– Это был глобус, – ответил Барини. – Что смотришь? Обыкновенный маленький глобус чуть больше грейпфрута размером. Лакированный. Без подставки. Из числа моих личных вещей.

– Зачем?

– Просто захотелось.

– Понимаю, – сказал Отто. – Маленькая Земля, а главное, новая. Это было символично. Все мы хотели найти новую Землю, раз уж тошно нам было жить на старой. Не верили, что найдем и что вообще выживем, а все-таки мечтали…

– Мы ее нашли, – равнодушно ответил Барини.

– И что?

– В каком смысле?

– В прямом. Мы нашли то, что искали, а ты как будто не рад.

– Мы не справились, – сказал Барини. – А затевать новую попытку – поздно. Да и не по силам уже.

– Тебе – да, – сказал Отто.

Барини вздрогнул. И сам удивился: оказывается, он еще способен по-детски обижаться!

– И тебе, – ответил он с вызовом.

– Вот именно! – ничуть не обиделся Отто. – И мне, и тебе, и Морису! Нам только казалось, что мы способны изменить этот мир, спасти его будущее хотя бы ценой большой крови… экие злые самаритяне, ха-ха! Но мы не способны, не надо себя обманывать. Земная зараза сожрала и нас, мы дефектны от рождения. Мы динозавры, уже не способные измениться, чтобы выжить. Там, где нормальный средневековый варвар действует совершенно рефлекторно, мы рассуждаем. Терзаемся: а нельзя ли было как-нибудь обойтись без крови? Потом бросаем толпы в мясорубку и сокрушаемся: ах, какой кошмар! И виним время и нравы – только не себя. А жестокость, как и милосердие, это не человеческие качества толкового монарха, между прочим. Это инструмент. Почему ты не сажал попов на кол?

– Потому что это было не нужно, – сердито ответил Барини. – Учение Гамы – учение добра и справедливости.

– Всеблагая церковь тоже не учит изуверству, между прочим! И тем не менее… Жгла она твоих людей?

– Жгла.

– А ты что же? Жалел невиновных? Играл в благородство?

– Играл так, как считал нужным.

– И что в сухом остатке?

– То, что мы, трое землян, трое друзей – я так думал, по крайней мере, – не смогли договориться, – сказал Барини. – Уж если мы между собой так… то на что же мы замахивались, а? Какое право имели? Творцы истории!.. Стрелочники!.. Не те слова. Ты прав – мы динозавры.

– Перестань, – сказал Отто. – Я все понимаю. Это пройдет.

Помолчали еще.

– Я должен был бы свернуть тебе шею, – со злой усмешкой сказал Барини. – Знаешь, я мог бы это сделать голыми руками – а вот нет, представь себе, никакого желания. Устал… Ты не дергайся, я не знаю, что ты держишь в кармане, и знать не хочу. Успокойся. Все-таки мы были друзьями… Барини было бы наплевать, он и умирая вцепился бы тебе в глотку. А я снова Толя Баринов, неудачник и динозавр. Какая у динозавра перспектива? Был у меня один шанс, да и тот друзья отобрали…

Флаер вошел в облако. Исчезли горы, исчез весь мир, кроме утлого суденышка, ныряющего в воздушных ямах, и лишь один человек был рядом, но, казалось, лишь увеличивал собой колоссальную звенящую пустоту…

– Ты имеешь право злиться, – признал Отто после долгой паузы. – Но послушай, у нас ведь не было другого выхода. Ты сам нам его не оставил. В результате пришлось выкинуть тебя из игры. Мне жаль, что так получилось. Лично против тебя мы ничего не имеем. Постарайся забыть. Тебе надо спокойно все обдумать, и такая возможность у тебя будет, а потом ты вернешься в игру, обещаю…

– А куда мы летим? – спросил Барини.

* * *

На третьем году жизни каторжанина Арапон перестал думать о побеге. Все равно эти мысли ни к чему не вели. Тапа оказался прав: бежать нетрудно, когда нет надсмотрщиков, но куда? В дикие леса? Хищным зверям понравится нежданный обед.

Постепенно Арапон уверился: он вовсе не попал в иной мир. Он в том же мире, только данная его часть отделена от обжитых людьми мест высоченными горами. Это было ново! Но и не вело ни к чему.

Какая разница, в волшебстве ли, в непроходимых ли горах заключена преграда, если она все равно непреодолима?

Прошлым летом Арапон все же убежал, и никто не преследовал его. К вечеру он достиг границы сплошных лесов и углубился в чащу, но с приходом темноты заробел и полез на дерево. Потому и выжил. Всю ночь он продрожал, не сомкнув глаз, на самой верхушке, слышал под собой вой, рычание, а по временам дьявольский хохот невидимых, но, судя по голосу и треску буреломов, крупных тварей, а под утро едва не свалился с дерева, ощутив на лице прикосновение какого-то щупальца, липкого и жадно дрожащего. Как он бежал обратно, когда рассвело! Утекал в панике, оглядываясь на бегу, шарахаясь от теней, подвывая от первобытного ужаса и понимая, что в лесостепи тоже водятся хищники…

Тапа всего-навсего устроил вернувшемуся беглецу колокольный звон под черепом, разок съездив Арапону кулачищем по уху, после чего с пониманием осклабился: «Ну что, убедился, дубина ты гулкая? Гы!» Несчастный вид беглеца его вполне удовлетворил, так что наказание ограничилось единственной оплеухой да увеличением нормы добычи в счет упущенного времени. Больше Арапон не пытался бежать в лес, горы были неприступны и пугали даже издали, а река… ну что река? Где-нибудь она впадает в другую реку, а та в третью, а та в океан, легко разбивающий в щепки большие корабли, не то что утлый плот, который только и способен построить беглец… Нет уж. Видно, судьба умереть здесь.

Но это всегда успеется. Сначала – пожить.

Теперь он истово старался приспособиться. Выполнял норму, чтобы не остаться без еды. Заискивал перед Тапой. Старался переложить особо тяжелую работу на новичков, помыкал робкими. Узнал кое-какие хитрости, позволяющие если не бездельничать, то хотя бы не надорваться. Он уже сам вел промывку и придумал удлинить желоб на целый шаг – теперь на его последних ступеньках оседала тончайшая золотая взвесь, теряемая ранее. Ее было мало, но Тапа похвалил умельца и наградил кружкой самодельной настойки. Но самое главное – Тапа понемногу начинал смотреть на Арапона как на своего помощника. Многие добивались этого открыто или тайно, но Арапон был ближе других к цели.

Зима на каторге оказалась ужасна. Не хватало теплой одежды. Чтобы желоб не покрывался коркой льда, воду для промывки приходилось греть в котлах, и часть каторжников разом превратились в дровосеков. Этим еще повезло: валить деревья, таскать бревна на распилку, пилить и колоть дрова много лучше, чем добывать со дна подмерзающей у берегов реки золотоносную породу. Пока лед на реке был тонок, его кололи и продолжали добычу. Тапа был неумолим. Убить его сговаривались не раз и убили бы, если бы не боялись человека – или не человека? – в летающей лодке.

У многих кровоточили десны, шатались зубы. Умер ревматический старик-промывщик. Одного из новеньких затянуло течением под лед. В середине зимы добыча стала невозможной, зато и порции пищи уменьшились. Иногда Арапону удавалось отнять пайку у больного или ослабевшего – таких хватало.