Но оказалось, что Барини поднял руки вовсе не для жалкой защиты от удара. Он тянулся к обручу на шее Арапона.

– Покажи-ка… Да не дрейфь, не задушу… Ага. Так я и думал. – Он произнес несколько непонятных слов. – Внутри летающей лодки ты можешь ничего не бояться.

– Точно? – с показным недоверием спросил Арапон, в то время как сердце прыгало от восторга: кажется, все может получиться! Может!

Барини фыркнул:

– Я знаю, что говорю. Охота мне сидеть рядом с тобой, когда тебе башку снесет! Брызг будет… Это… – Опять несколько непонятных слов. – Короче, чтобы заряд сработал, в него надо прицелиться, хотя бы приблизительно, из особой штуковины. Отобрать ее или просто укрыться за колпаком летающей лодки – и ты в безопасности. Остальное – выдумки для страха. Победишь страх – победишь и дьявола. Штуковина маленькая, продолговатая, помещается в кармане. Вот ты и отберешь ее, иначе зачем ты мне нужен? Но не убивать!

– А ты тем временем прыгнешь в лодку – и фьють? – нехорошо осклабился Арапон.

– Вместе прыгнем и золота прихватим, – сказал Барини таким тоном, что Арапон наполовину поверил. – У него в кармане не только (непонятное слово), но еще и (непонятное слово), без которого нам не попасть внутрь (непонятное слово)… то есть внутрь летающей лодки. А в Унгане мне понадобятся твои связи. Скрываться же придется! Ну, думай! Как надумаешь – дай знать. Только не ночью. Тайные дела делаются у всех на виду…

Легко, несмотря на грузную комплекцию, выпрыгнув из шурфа, он для вида поковырялся в отвалах, да и пошел себе к речке. Что ему! Одно слово – князь! Ладно, хрен с ним, пускай пока гуляет. Думает обмануть Арапона, ха-ха! О золоте не забыл сказать, подкупить хочет. Пускай тешит себя мыслью, что Арапон глупее его. Да ежели и не удастся сбежать с золотом, то и не надо. За живого или мертвого Барини Гухар отвалит столько, что можно будет всю жизнь как сыр в масле кататься!

На следующий день Арапон улучил момент мигнуть Барини. Тот показал глазами, что понял, и целый день занимался обходом шурфов – копался в отвалах, иногда тащил порцию грунта на промывку, часто спрыгивал на дно и сам брался за кайло, словом, усыплял бдительность. Долбя мерзлый грунт, Арапон ругался по-черному. И что же он услышал, когда Барини наконец соизволил подойти?

– А что, найдется тут из чего лесу ссучить? Рыбки хочу.

* * *

Барини удил рыбу.

Не успевал поплавок проплыть и нескольких метров, как следовала резкая поклевка. Можно было обойтись и без поплавка – небольшие рыбки сейчас же начинали преследовать наживку, торопясь опередить друг друга, и поклевку было попросту видно. Три рыбки из четырех либо сходили с самодельного крючка еще в воде, либо шлепались в воду спустя мгновение после выдергивания из оной, но одна все-таки доставалась рыболову. И все равно рыбалка к востоку от Туманных гор больше смахивала на промысел. Рыба здесь не боялась вообще ничего. Рыбе лишь не нравилась муть от промывки, и рыба держалась выше по течению. Первый рыболов неосвоенного материка заслуженно снимал сливки.

Над снастью пришлось помудрить. Немало коры ободрал он с деревьев и немало переломал кустов, прежде чем нашел тонкие растительные волокна, сохраняющие прочность после высушивания и не боящиеся намокания. Свитая из них леса была хорошо видна рыбе, но что за беда, если рыба жадна и простодушна? Крючок дался тяжелее; Барини даже подумывал плюнуть на него и сплести сеть, но не знал, как это делается. Древесные колючки не годились. В конце концов он расплющил на камне крошечный золотой самородочек в некое подобие проволоки, согнул ее и заточил острие. Под весом трепыхающейся рыбы крючок норовил разогнуться, и приходилось часто подгибать его. На наживку шли личинки из-под коры и засохшие комья вчерашней каши. Иногда удавалось хлопнуть муху.

На двадцатой рыбке он решил, что хватит, и в тот же день сварил уху на всю артель, приправив ее стеблями некоего растения, схожими по слезоточивому действию с диким луком. Тапа крякал, рыгал, жмурился от удовольствия, как домашний кот, и просил баловать народ таким блюдом хотя бы иногда. Сулил отрядить в помощь специального человека, и Барини, пожав плечами, молвил: «Да кого угодно, хоть вот этого» – и ткнул пальцем в сторону Арапона.

Ему был глубоко отвратителен этот тип – вор по убеждению, убийца по случаю, ласковый с сильными и безжалостный со слабыми. Шакал. Он и заслуживал шакальей участи. Но сейчас он был нужен.

Прошло два дня. Рыба ловилась так, как будто давно уже мечтала расстаться с водной стихией. Арапон добывал наживку и варил уху. На третий день Барини сказал, что теперь легко справится и один, и размякший Тапа вновь поставил Арапона на промывку, избавив от долбления шурфов. Это было то, что нужно.

Отто прилетел еще через три дня. Как обычно, он стоял поблизости от флаера, но не настолько близко, чтобы не успеть среагировать в случае чего, и внимательно наблюдал за разгрузкой продовольствия, держа правую руку в кармане. Как обычно, выслушал рапорт подобострастного Тапы. Как обычно, закрыл колпак по окончании разгрузки и направился прямиком к Барини. Тот был занят – насаживал муху на золотой крючок. Десятка полтора рыбок блестели чешуей на галечном берегу рядом с ним, некоторые еще слабо трепыхались.

– Хорошее занятие ты себе нашел, – не то осудил, не то подначил дьявол.

– Вкусное, – пожал плечами Барини, забрасывая снасть. Поплавок рывком ушел под воду. Подсечка – и серебристая с зеленоватым отливом рыбка сорвалась с крючка в воздухе, шлепнувшись прямо на Отто. Тот запрыгал, крича: «Лови ее, хватай!» Поймал.

– А мне дашь поудить?

Барини выправил крючок и вручил удочку Отто. Поначалу у того не клеилось, но мало-помалу дело пошло на лад. Выловив пять рыбок, дьявол спросил:

– Может, сам хочешь?

– Лови, лови. Я тут уже не первый день развлекаюсь. Отменная рыбка, вроде земного хариуса, только лучше. Мы из нее уху варим. Разве Тапа тебе не сказал?

– Ну? Уха – это что? Русское слово?

– Суп, – сказал Барини. – По-русски и по-английски одинаково. А по-немецки – зуппе.

– А по-турецки?

– Пошел к черту.

– Не могу я пойти сам к себе, – хихикнул Отто. – Как ты себе это представляешь, а?

– Я в том смысле, что у тебя мать турчанка. Неужели совсем язык забыл?

– И не знал никогда. Так, несколько слов… Да и умерла она рано. Я тогда вот о чем подумал: стоит ли стараться получше устроиться в жизни – в земной жизни, – как это делали мои родители? Чего ради? Чтобы вписаться в систему, преуспевать и вроде преуспеть, жить как все, а под старость понять: ничего, совсем ведь ничего путного в жизни не сделано… Или не понять, что еще хуже. С той-то поры я и начал задумываться больше, чем мне следовало…

– Воистину больше, чем следовало.

– А знаешь, что теперь мучит меня больше всего? – спросил Отто. – Я скажу тебе. Морису не говорил, а тебе скажу. Представь, что у земного человечества был не окончательный упадок, от которого мы бежали без возврата, а временный кризис. И что сейчас он преодолен. Представь себе цветущую Землю с миллиардом живущих на ней активных, думающих, добрых и совестливых людей!