тайны, отчего на нас обрушился туман откровения, и мы, невольно затонувшие в лабиринте, попали под гибельную случайность, утеряв четкость жизненных очертаний.

— Я сник. Я был отдан плавному течению жизни. Я будто потерял две половины своего сердца: любовь и дружбу. — Представив себя на его месте, охватывает жуть. Пережив подобное, я глубоко понимаю всё, что он чувствовал.

В глубине пропасти — рай устрашающий. Солнце там не всплывает на поверхность, а сердце звезд не бьется. Только черный купол висит и усиливает гнет ночи. И, пробуждаясь сквозь зловещие толщи, я вновь упал, сведав об истинных генеалогических корнях. День, в котором я увидел в журнале Питера и Милану, целующихся, в свадебных нарядах, беспощадно хранит моя память. Я чувствовал, что мне вырвали сердце и обратно вставили, но перед этим хорошенько потрясли.

Я киваю вслед за его словами:

— Мария прибегала ко мне, извинялась, говорила, что разрывается между нами обоими и не может выбрать, кто больше ей подходит, с кем она чувствует себя, как за каменной стеною. Джейсон не знал, как быть дальше, он любил её, как и я, но только в дружбе, как и в любви, третий всегда лишний… — Глубокое сожаление озаряет мое лицо. — Когда я узнал, что не прошёл испытание, я был отчасти рад, что не придется учиться там, где будет шествовать, попадаясь на глаза, друг-предатель, который всё-таки прошел экзаменационные испытания. Но через несколько месяцев Джейсон, словно все еще соревнуясь со мной, переехал в Сиэтл, так как там жила и училась Мария, и перешёл на факультет экономики и бизнеса.

Раскрывающее его душу признание, пошагово связывает пробелы всей истории. Но уничтожающий нераскрытый вопрос остается вопросом: как жизни всех нас переплелись и сгрудились в одну разрушительную секунду, а страдания, развернувшиеся на годы, кровожадно мучают до сей поры?

Есть вещи, которые невозможно сокрыть и достаточно одной детали, всплывшей из ушедших времен, чтобы правда стала живой реальностью.

— Когда я спрашивал у твоей матери о Джейсоне, почему она поцеловалась с ним у меня на глазах, то она оправдывала себя тем, что он насильно это сделал, насильно проявлял свои чувства к ней, чтобы завладеть…

Отец смог так поступить?

Решивший докопаться до истины, спрашиваю:

— Позволите уточнить, то есть вы не стали бороться за неё и позволили отдать другому?

С жесткой улыбкой отвечает:

— Бороться? Мм… — поджимает губы в тонкую линию, спрашивая сначала как бы с удивлением и затем: — Не успел. Джейсон сделал предложение твоей маме, и она выбрала его. Он купил дом неподалеку от того, в котором я спустя время стал жить с Анной. Представь, каково это… — отчаивается он, — постоянно видеть их. Соревнование это или нет, какие помыслы в нем были или не были — я так и не узнал…

Я не понимал его до этой минуты, но с разрывающей мое сердце простотой он признал то, что таил в себе. И я увидел его насквозь.

Предали его любовь, предали его дружбу, он остался один на один с жизненной зияющей стихией. Одна только ночь видела мытарства его опустошенной души. Наивно рассчитывать на то, что человек сможет порвать сильные чувства, когда предмет страдания попадается на глаза. Они покроются туманным пространством, но не избавятся от любящей, истерзанной души.

— Не представляю, как вы справлялись… — потрясенно выражаюсь я, обдумывая, как после этого я буду смотреть в глаза отцу и матери.

— Я заглушал противные воспоминания поездками по миру и на одной из них, в Мадриде, повстречал Анну. Знакомство с ней мне помогло снизить боль… Снизить, но не убрать навсегда, — приподнятым указательным пальцем подчеркивает свои слова. — Когда Анна переехала ко мне, мы время от времени видели Марию, Джейсона, гуляющих по городу. И делали вид, что не знаем друг друга. Ха, — вываливает смешок, — самые настоящие незнакомцы. И никто не знал, что я чувствовал… Никто. Кошки скребли в груди, душа разъедалась желчью. Но…

Ощущается, что сейчас он скажет самое главное, рассеет все иллюзии и нервное ожидание от продолжения его рассказа усиливается.

— В день рождения Марии, пятнадцатого сентября, — томимый юношеской любовью, он задумчиво барабанит пальцами по бедру, — я отправился после работы в парк, явно упав духом. Я сел на лавочку, провожая этот день, и взирал на бледнеющий пурпур заката с мыслью, что, чтобы я не делал, я не могу выкинуть из сердца ту, что предала меня, но должен… Я четко для себя определил, что со следующего дня я буду жить иначе, не думать о ней, предам все думы забвению. У меня была прекрасная жена, достойная работа, живые родители. Казалось, есть всё для счастья, не так ли?

В мозгу бьется догадка, что их пути встретились.

— За минуту до того, как я расставил все мысли по местам, мое видение обратилось в существующее. Я открыл рот, укоряя себя, что сбредил, стал видеть призрачные тени и дорога мне светит к психиатру. Как только она села ко мне, так близко, мое сердце ушло из прежнего ритма, упало к низу. Я потерял голову… Если бы кто-то тронул мое запястье, то он бы не нащупал пульса. — Мои губы расплываются в полуулыбке, как только я сопоставляю его историю в парке с той, что произошла со мной и Миланой, когда мы были в коттедже, приобретенном мною за несколько дней до появления нас там. Над звездными пространствами, когда тело было залито лунным светом, я, опаленный желанием, приник губами к той, что, как чайная роза, одурманила, украла мое сердце. Неся ее на руках сквозь огненные столпы тех лет, что стали преградой для нас, в лучезарные врата, в предвкушении сплетения, я не верил своему счастью. Я так же, как и Ник, не думал ни о чем более. И никто в мое сердце больше не сможет войти так, как она. — Мы неудержимо бросились в объятия, не сказав друг другу ни слова, — с юношеским трепетом изъясняет он. — За нас говорили глаза, мои, ярко блестящие серые, и ее горящие, ореховые. И во мраке ночи, оставшись один на один с любовными демонами, мы любили друг друга. Я совершенно и не мог прикинуть отключенными мозгами, что в ту ночь мы зачали ребенка.

Засмущавшись от столь откровенных щекотливых историй, я подливаю себе чая.

Внезапный грубый резкий голос Ника, в словесную остановку, затянувшуюся на несколько минут, заставляет меня дернуться, приподняв плечи:

— Я не знал, не знал о существовании Питера до поры, как… — прослеживается истязание в голосе, — …мне об этом не прокричала Милана… — На