узнал об этом и не подумал, что место, где он работает, было для него куплено и заработано нечестным путем. Питер, как говорит Ник, смышленый и добросовестный парень; он заслуживает даже большего. В творческой деятельности за такой короткий промежуток времени он достиг значительного продвижения, вознагражден высшими наградами, известен в литературных кругах, часто посещает творческие вечера, работает с молодыми авторами, старается в каждом видеть то, чего не видят другие — нераскрытый потенциал.

— Сынок и так чувствовал себя брошенным…

Придя в еще больший шок, деру голосовые связки:

— Иисусе! Да вы, да вы, столько сделали для него!.. — Проникнутый услышанным, я нервно мечусь по кухне, из стороны в стороны. — Вы… вы… Мистер Ник, вы… — берусь двумя руками за голову, — даже не представляете, что сотворили!.. Внедрили в него самое лучшее, помогли ему с призванием. Черт, именно вы, вы, спасли его!..

— Не возвышай меня, Джексон, — смиренно выдает он. — Я предал всех. Я не претендую на прощение… лишь на малое понимание, что я не хотел причинять боль своей и твоей семье. Я пойму, если ты меня выгонишь. — Тоном голоса будто ставит точку в своих чистосердечных рассуждениях.

Сердце горестно сжимается от его голоса, в котором глубоко поселилась боль.

Подыскиваю достойный ответ, рассудив, что он, безусловно, заслуживает второго шанса.

Слезы жгут его глаза. Он судорожно кончиками пальцев их утирает.

— Мистер Ник, кто же не ошибался? — горячо возражаю я. — Но неужели вы не видите, что вы сделали? — Судорожное чихание не оставляет меня. Я стою возле него. Глаза так слезятся, будто я плачу.

Про себя бурчит, утопая в слезах:

— Я погубил всё.

— Как вы можете такое говорить, мистер Ник?! Нет! — с напором выражаюсь я. — Я должен благодарить вас! Если бы не вы, как бы я узнал всю историю о вас, о матери, об отце, о Питере, — громко слагаю я, перекручивая все его признания. «Я попытаюсь предпринять все, чтобы Милана и Питер простили его». — Я помогу вам, — говорю в нос.

Он поднимает на меня плачущие глаза, достает из кармана голубой платок с вышитой на нем улыбающейся пчёлкой и подает мне.

— Миланка дарила его мне на день рождения… — улыбается сквозь слезы. — Вышивала сама рисунок. — Оттенок гордости поблескивает в голосе от первых творческих работ дочери.

— Я могу отдать, чтобы…

— Нет-нет, бери. Он чистый, — великодушно отзывается он, с бережностью, покрутив платочек пальцами. — Сейчас он тебе нужнее, чем мне. Потом вернешь.

Носивший в нагрудном кармане целебную золотую «веточку», связываемую его с родной частичкой и окутываемую его блаженной теплотой, разливающейся по его телу, как только ласковое прикосновение к его щеке совершается этим диковинным узелком.

Он оживлял ее взглядом, переминал в руках с такой осторожностью, робостью, с излишней аккуратностью, как нечто ценное, доставая ее на свет время от времени. Он целовал ее, держал у сердца, как святой иконный образ, обладающий чудодейственной силой, делился с нею по вечерам мыслями, как живому предмету. Поразительно! Искрящаяся радость, заполняющее его пустое сердце, образуется от соприкосновения его пальцев, казалось, с примитивной, простецкой, доступной вещью. Человек соединил себя с нею, вместив образ дочери в ее детское ручное творение, воплощенное маленькими неуклюжими пальчиками и подаренное ему, с самой что ни на есть искренностью, которая проявляется в детях. У любви не существует границ.

Снова тронувшись, когда он с трепетной нежностью молвит о дочери, я уверенно продолжаю, зная в душе, что делать:

— Послезавтра, в четыре вечера, в центре города, будет конкурсное дефиле, которое мы организовали вместе с Миланой. — Взор падает на салфетку, лежащую на столе. Дотянувшись до холодильника, на верхнем отверстии которого находится ручка я, взяв ее, пишу ею адрес. — Приходите, — протягиваю ему то, что соединит его с дочерью со словами: — Вы должны увидеться, поговорить и простить друг друга. Будьте с ней честны, как и со мной.

Захваченный моими словами, округлив зрачки, я слежу за его действиями. Живо поднявшись, упав к моим коленям, он забрасывает меня благодарностями, плача, сотрясаясь от слез.

Растерявшись, молвлю приглушенным голосом:

— Ну что вы… — Я сглатываю комок от его нахлынувших чувств и наклоняюсь, чтобы приподнять его. — Встаньте, мистер Ник, пожалуйста…

— Джексон, я обязан тебе жизнью! — завывает он, сжимая мои руки, заклиная, что будет моим должником. — Скажи, что мне для тебя сделать? — быстро перебирает дергающимся голосом. — Ты спас меня! Ты простил меня! Господи милостивый, какое счастье! Ты веришь мне! Ты понимаешь меня!

Вытянувшись в полный рост, он заключает меня в объятия, не переставая повторять одну и ту же фразу: «Господи милостивый, какое счастье!» и отправляется к двери, готовый уже сию минуту бежать к месту, ожидать, как сторож, прихода света жизни своей.

— Джексон, — приоткрыв дверь, он бормочет с выражением словно упустил что-то сказать, но внутри сомневаясь, что недосказанная мысль возможна, — а как Питер сейчас? — Виднеется мелькание невыразимой безнадежности, как только мои глаза находят его. — Он с Джейсоном в Нью-Йорке?

Ведя разговоры о Милане, из моей памяти совсем вышло, что нужно обдумать и о его встрече с Питером.

— У Питера все замечательно. — «Про свадьбу стоит тоже сказать», — подначивает мое сознание. — Он в Мадриде, но на время отъехал.

В его взгляде висит вопрос, который я улавливаю.

— Я придумаю, как вам и с ним встретиться, — вставляю я и не удерживаюсь от мысли, могущей снова вызвать в нём радость: — Он… — помедлив, я договариваю: — Скоро женится. — Прикусываю нижнюю губу, занервничав. В его гнетущем положении опасны, как хорошие новости, так и плохие.

Ник застывает на месте и, не моргая глазами, не отрывает от меня взгляда. Его сердце замирает и с появлением удивленной улыбки это существо начинает мигать, словно фарами. Поражённый, он становится, как засохшая трава, возрождаемая от мысли, что в ближайшие часы с неба сольется несколько ведер живой воды и утолит жажду, спасая от гибели.

— Мой сынок женится, — неверующе вертит языком и громко глотает слюну. — Сынок женится, — снова повторяет и будто куски его разбитого сердца соединяются друг с другом, вовлекая его в вихрь чувств, как могучий, пробирающий до костей, ветер гонит опавшие, поблекшие, мокрые от осеннего дождя листья, пытаясь оживить их вянущую красоту перед спуском к смерти. Воздух, заключенный между нами, свертывается, отдаваясь ощущению страдальца. Он держится одной рукой за дверь, другой — за голову, прикрыв глаза; застывшая улыбка до сих пор не сходит с его лица.

— Мистер Ник, что с ва…

Перед тем, как закончить фразу, он молвит что-то непонятное в счастливом тоне, но разом в нем утихает жар от какой-то