Все, чему он посвящал свои таланты и нескончаемые труды, все, что превращало его жизнь в осмысленное служение, – все это раскалывало планету, брызгало ядовитой плазмой, превращалось в шар огня. Все бомбардировщики и ракеты, ядерные заряды и дальнобойные лазеры, авианосцы и подводные лодки складывали свою разрушительную мощь в единый взрыв, от которого раскалывалась планета, и из нее истекала малиновая мякоть.

– Господи помилуй! – то ли пропел, то ли простонал Семен Семеныч, и Ирина, задохнувшись, тихо всхлипнула.

Стрелки сближались. Отец Матвей воздел руки, словно готов был принять ниспосланный с неба дар. Нараспев читал «Отче наш»:

– Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет Воля Твоя яко на небе, так и на земле…

Он ждал прихода этого царства, которое было обещано человечеству. Люди ждали его две тысячи лет, пропадая бесследно среди войн, напастей и злоключений. И вот, наконец, молитва была услышана, и райское царство через минуту настанет.

Просвет между стрелками почти исчез. Лемехов вдруг испытал ужас, почти лишился дыхания. Словно каждая его клеточка, каждый кровеносный сосудик ожидали своего конца, противились, не хотели исчезать. Старались задержаться в этой жизни, цеплялись за нее, а их отрывало, и они беззвучно кричали.

Солдат Виктор закрыл ладонями уши, словно ожидал орудийного выстрела. Елена упала лицом на землю, и спина ее мелко дрожала.

– Господи! Господи! – возопил отец Матвей, когда три стрелки сомкнулись, и казалось, часы остановились, перед тем как сбросить ненужные стрелки и явить на белой эмали чудесный лик.

Но лика не было. Секундная стрелка продолжала бежать. Между двумя другими стрелками обнаружился просвет. Время перепорхнуло полночь и продолжало длиться. Стоящие на коленях перестали молиться и смотрели на часы. Было слышно, как в глубине пещеры заплакал ребенок и умолк. Семен Семеныч слабо охнул. Лемехов после пережитого напряжения испытывал опустошенность, в душе ровно гудела невидимая струна. У отца Матвея по лицу гуляли вздутия, словно его раздувало страшным давлением, как глубоководную рыбу. Он взирал на часы, вонзая в них черные огненные лучи, словно сжигал ими ненужное время, образовавшееся после конца света.

– Господь попустил нам еще два часа, чтобы мы пристально заглянули себе в душу и разглядели забытые, не названные на исповеди грехи. – Он обернулся к пастве. – Молитесь, молитесь!

Время текло. Свечи у часов прогорали. Семен Семеныч менял их на свежие. Иногда было слышно, как начинает плакать ребенок, и Анюта успокаивает его шелестящим голосом.

Лемехов испытывал усталость. Жизнь в нем притаилась, словно боялась спугнуть кого-то, кто даровал отсрочку. Лемехов прислонился плечом к сырой стене и спал наяву. Ему снились озаренные свечами часы, бегущая стрелка, белые рубахи молящихся и черно-красная бабочка-крапивница, которая залетела к ним на веранду, покружилась над седой бабушкиной головой, улетела обратно в сад.

Он очнулся от страшного рыка, который издавал отец Матвей:

– Это она, блудница! Ее блядин сын! Она не угодна Господу! Он ждет, когда мы извергнем ее из нашей обители и освободим путь Господу! Она своим блудным грехом запечатала врата рая и не пускает нас в Царствие Божье! Вон отсюда! Изблюем ее, как гнилой плод!

Он рычал, указывал перстом в глубь пещеры, где тонко плакал ребенок. Вход в подземелье начинал слабо светиться, наполнялся робкой синью рассвета.

– Вон! Вон! Федор, Семен Семеныч, ступайте, киньте ее на съедение бесам! Пусть изгрызут ее гнилые сосцы и ее блядина сына, у которого волосатое лицо и копытца! Заклинаю вас именем Господа, ступайте и извергните!

Отец Матвей был страшен. Глаза пучились, вращались в глазницах. Белый клок в бороде сверкал, как нож. Косица на затылке распалась, и черные волосы лезли в кричащий рот.

Федор стоял на коленях, костяной и недвижный. Семен Семеныч закрыл ладонями лицо. Елена и Ирина тихо выли. Солдат Виктор, не вставая с колен, сел на землю и тупо смотрел.

Лемехов вдруг испытал облегчение, почти радость. Он тихо ликовал и любил их всех. И кричащего в тоске отца Матвея, и мужиков, облачивших себя в балахоны мучеников, и женщин, своим воем напоминавших плакальщиц. И Анюту с истерзанным лоном, из которого вышел младенец и уже жил, дышал, подавал голос в этом мире, который уцелел, чтобы младенец взрастал.

Лемехов поднялся и пошел в глубь пещеры, где на матрасе лежала Анюта и рядом с ней, похожий на кулек, младенец. Анюта испуганно взглянула, заслонила собой ребенка. Лемехов хотел сказать ей тихое ласковое слово, но смог что-то неясно прокурлыкать, подражая дельфину. Анюта подняла на него умоляющее лицо. Лемехов осторожно погладил ей волосы, и она затихла от его нежного прикосновения. Он кивнул туда, где горели свечи, стояли на лавке часы и наливался слабой синевой вход в пещеру. Протянул руки, ладонями вверх, приглашая ее положить на ладони ребенка. Анюта поняла, приподняла кулек, положила на ладони Лемехова, и тот ощутил крохотное, почти невесомое тельце, его живую пульсацию, слабое тепло. Повернулся и понес, как несут драгоценность. Анюта, охнув, поднялась и пошла следом.

Он миновал стоящих на коленях богомольцев, вышел из пещеры. Перед ним раскрылся, распахнулся во всей красоте и торжественности утренний мир. Небо над головой еще оставалось темным, и в нем горело несколько звезд. Но восток был оранжево-желтым. Недвижная латунная заря стояла над лесами, отражалась в озерах и реках, безмолвно и величаво, словно и впрямь случилось преображение мира, и он сиял во всей своей райской красоте. Пели птицы, еще невидимые в темном лесу, но уже встречавшие зарю.

Лемехов держал младенца, словно дарил преображенной земле, и земля, и заря, и зеркальные воды принимали этот дар.

Он шел по дороге, останавливаясь, поджидая Анюту, и та поспевала за ним, переводя дух.

Лемехов видел, как из пещеры один за другим выходили богомольцы, облаченные в белые одежды. Федор, Семен Семеныч и Виктор держали на плечах крест, звезду и потухший фонарь, несли их, как крестьяне носят вилы и грабли.

Вслед за ними из пещеры показался отец Матвей, сутулый, немощный, прижимал к животу часы.

Возвращались по дороге в село. Благоухали травы. Солнце еще не встало, но край неба был оплавлен золотом, и от богомольцев в поля убегали длинные тени.

Лемехов нес младенца, и ему казалось, что незримый, взиравший на него Господь отпустил ему один из грехов – гибель его нерожденного чада.

Лемехов продолжал свои странствия, как крохотное пернатое семечко, подхваченное огромным ветром. Его опускало на камни, где было невозможно взрастание. Он падал на благодатную почву, но не успевал укорениться, и его тут же уносило дальше. На него налетали птицы, готовые склевать, но ветер подхватывал его, спасая от хищных клювов.

После пережитого землетрясения, которое разрушило всю его жизнь, он медленно восстанавливался. Но это не напоминало реставрацию рухнувших зданий, расчистку площадей и проспектов. На месте развалин создавался новый город, с иной планировкой, иной архитектурой, не похожей на прежние строения. Он еще не понимал, каким будет этот новый город. Только знал, что существует архитектор, существует сокровенный замысел, и его душа является местом нового строительства.