Агнес плакала, отдавшись наконец нежности, которую уже никогда не надеялась ощутить.

— Вам не в чем себя упрекнуть, разве что в желании умереть в тот момент, когда судьба вас освободила: тот человек был мертв, когда его обнаружили…

— Да… мертв на мне… во мне! Как, вы думаете, я могла жить после подобного ужаса… смотреть в глаза людям… и, быть может, в ваши глаза? О-о, Гийом… я вас так любила и так от этого страдала!..

Теперь она вся содрогалась от рыданий и была близка к нервному припадку, освобождаясь от накопившегося напряжения, унижений, оскорблений, страданий и презрения, — всего, что ей пришлось пережить.

Обеспокоенный и в то же время счастливый, Гийом долго ее успокаивал, как ребенка, шептал нежные слова, прикасаясь губами к ее глазам и ко лбу, пока приступ не утих, и тогда он нашел ее дрожащие, мокрые от слез губы и поцеловал их нежно и бережно, словно помятый бурей цветок, прежде чем страстно завладеть ими. И молодая женщина так же пылко ему ответила.

Когда они, задыхаясь, наконец разомкнули губы, Агнес обхватила руками его лицо.

— Вы на самом деле хотите на мне жениться? Вы не боитесь скандала?

— Какого скандала?

— Сын Матильды Амель берет в жены дочь ее убийцы… Все в округе взвоют от ужаса.

— А когда это произойдет? Я готов сразиться с любым, кто посмеет лишь заикнуться об этом. Впрочем, я думаю, вы ошибаетесь: никому никогда не приходило в голову думать о вас так же, как о вашем так называемом отце… Вы только скажите, хотите вы такого простолюдина, как я?

Она протянула к нему обе руки, и он сжал их в своих ладонях.

— Вы же знаете, что да. В остальном, возможно, вы и правы, и если нам удастся приучить людей к мысли, что мы должны пожениться, то, может быть, через несколько недель…

— Несколько недель? Вы шутите! Вы станете моей женой этой же ночью.

Испугавшись, она попыталась высвободить руки, но он крепко держал их.

— Сегодня ночью? Но…

— Никаких но! Я сказал, что больше никогда вас не отпущу, я слишком боюсь, что, если оставлю вас одну на два или три часа, вы возьмете и передумаете. Поехали!

— Куда?

— В Сен-Васт! Через час аббат де Фольвиль соединит нас во имя всего лучшего и худшего…

— Худшего? — удивилась она.

Гийом рассмеялся, и Агнес увидела, как в узком луче лунного света заблестели его белые зубы.

— Разве не так? Ведь нам предстоит жить вместе, Агнес, а с нами ужиться не легко. Нас ожидают трудные дни, но в том, что зависит от меня, обещаю, что счастливых будет намного больше. Пошли! Мы и так слишком много потеряли времени!

Час спустя необычная группа собралась в небольшой церкви Нотр-Дам, где служка (он был так взволнован, что надел наизнанку свой белый стихарь) торопился зажечь свечи. Помимо будущих супругов и, как всегда, невозмутимого Потантена, там был и Луи Кантен — его не пришлось будить, так как он месил тесто в своей пекарне, — и мадемуазель Леусуа, которую Мари, дочь пекаря, чудом обнаружила дома спящей, и та вмиг собралась, надев юбку поверх ночной рубашки, чулки, башмаки и длинную накидку с капюшоном: Тремэн потребовал их в свидетели, и было видно, что они восхищены оказанной честью.

Когда Тремэн свалился на голову старику, сообщившему, что собирается жениться на Агнес де Нервиль, тот лишь обрадовался.

— Лучшего вы не могли и придумать, милый Гийом! — заявил он, ничуть не удивившись. — Несчастная мать бедняжки сможет наконец покоиться с миром!

Анн-Мари Леусуа, как только сообразила, о чем идет речь, обняла Мари Кантен, угостила ее рюмкой старой яблочной водки, чтобы легче было бороться с ночной прохладой, оставаясь при этом верной своему гостеприимству, и не переставала благодарить Господа за то, что он позволил соединиться двум существам, «созданным друг для друга».

Аббат де Фольвиль поначалу просто отказался вылезать из постели, где так сладко спал, но довольно быстро уступил настойчивым мольбам человека, к которому испытывал настоящую привязанность, хотя я упрекал его в заметно прохладных религиозных чувствах. Это почувствовалось в его первой реакции на новость:

— Чего это вам взбрело в голову жениться именно сегодня ночью? Мы, кажется, не на пожаре? Или же… и в самом деле нельзя отложить? — прибавил он с подозрительным видом, заставившим Гийома улыбнуться.

— Причина не та, что вы подумали, господин кюре! И все же я очень тороплюсь…

— Тороплюсь, тороплюсь! Вы всегда спешите. Скажите прежде, почему вы приехали именно за мной? Разве в Ла-Пернель нет господина де Ла Шенье, ведь он вас так любит, что даже не догадывается, что вы почти что нечестивец?

— Во-первых, он все эти дни отсутствует, и потом, учитывая его возраст и слабое здоровье, я не осмелился бы поднять его с постели посреди ночи.

— А меня, значит, можно? Ну ладно, хоть честно признались…

— Какой же скверный у вас характер, аббат! Неужели вы мне откажете в помощи?

— Дело не в моем желании… ну, да ладно, я сделаю то, что вы просите. По крайней мере, буду иметь удовольствие услышать вас на исповеди. Как, впрочем, и вашу будущую жену.

Тремэн об этом не подумал и поморщился.

— Исповедоваться? Вы думаете, это так нужно?

— Необходимо, друг мой! Без исповеди брака не будет! Так требует наша церковь. Опуститесь-ка на колени вон на ту скамеечку для молитвы, пока я буду одеваться, и постарайтесь как следует очистить передо мной свою совесть!

Гийому пришлось повиноваться.

И вот теперь, стоя у подножия алтаря, аббат любовался необычной, но в то же время прекрасно составленной парой, которая казалась элегантной, несмотря на запыленную одежду: новобрачная во всем черном, с букетом роз, который только что сунула ей в руки Мари Кантен, бледная и красивая, вся светилась благодаря своей прозрачной коже и большим затуманенным глазам, в которых заря неожиданного счастья разбросала мерцающие блестки. Она слегка опиралась на Гийома, а он рукой поддерживал ее под локоть, немного наклонив свое худое мускулистое тело в нежной покровительственной позе. Его глаза, глаза хищника, блестели от счастья и гордости, в которой чувствовался вызов: через несколько мгновений на свет появится Агнес Тремэн, и вместе они заложат основу еще одной династии на земле и на море, и ее здоровая кровь придаст еще больше силы и мощи целой стране…

— Возьмитесь за руки! — приказал священник. — И повторяйте за мной!..

Под римскими сводами, почерневшими от времени и сырости, раздались священные слова, согласно которым два существа отныне и вовеки объединялись в одно целое, пока смерть не вернет каждому из них его индивидуальность. Произнесенное Гийомом «да» прозвучало как удар гонга, и Агнес ответила ему, словно эхо, охрипшим от волнения голосом. Кольцо, которое он надел на обнаженную руку своей жены (на следующий день после смерти Уазкура Агнес бросила в колодец символ ненавистного брака и отослала наследнику сардоникс с гравировкой, подаренный в день помолвки), дала ему мадемуазель Леусуа. Оно досталось ей от матери и было велико, но Агнес, порозовев от радости, тотчас предусмотрительно положила на него другую руку, будто хотела защитить жизнь слабой птицы. Такое же кольцо, принадлежавшее когда-то покойному Леусуа, молодая женщина надела на безымянный палец Гийома, и оно ему прекрасно подошло.