Мэри крепче сжала его руку. Она любила Большого Брата. Он был такой большой и теплый, и весь покрыт мягким мехом. Очень ласковый мальчик. Он сказал, что присматривает за ней даже тогда, когда его нет рядом, так что она может не бояться.

Мэри поверила ему, но все равно часто боялась. Что тут поделаешь? Мир был большой и страшный, все взрослые были злые и обзывали ее нехорошими словами. Другие дети рассказывали ей жуткие истории про Дисциплинарную. После этого ей снились кошмары, в которых хохочущие учителя запихивали ее в темный ящик с голодными крысами. Но Большие Братья запретили детям ее пугать. Ее Большие Братья были очень хорошие.

Троих из них уже не было рядом. Другого покрытого шерстью, который был невероятно добрым. Веселого парня с перевернутым лицом. И того, похожего на большой резиновый мяч для сквоша, – она всегда улыбалась, когда улыбался он. Все куда-то делись. И никто не говорил ей куда. Или она попросту не понимала. Она скучала по ним. И боялась, что мир забрал их себе.

Впрочем, Большой Брат был прав: все дети казались очень довольными тем, что пошли прогуляться. Сегодня никто не грустил, кроме учителей. От этой мысли ей сделалось тепло и не страшно, несмотря на подступающую темноту. Она была свободна, шагала по дороге вместе с другими, и никто ее не доставал.

– Не знаю, сможешь ли ты это понять, – говорил ей Большой Брат. – Мы теперь повзрослели, и у многих из нас открылись способности. Разные вещи, которые мы можем делать. Например, Квазимодо.

– Летать, – проговорила она, рисуя в голове эту картинку.

Она вспомнила, как засмеялась, показывая пальцем, когда Квазимодо взмыл в воздух и несколько раз облетел вокруг Дома, а потом устремился к солнцу.

– Совершенно верно, Мэри. Способность летать. А некоторые способны даже на большее. Некоторые из нас – как боги. Например, Кроха. Ты помнишь Кроху?

– Рога, – проговорила она.

– Кроха – бог. Ручаюсь, он мог бы зашвырнуть грузовик мистера Гейнса на сотню миль, если бы захотел.

– Учитель погоды, – сказала она.

– Да.

– Мертвый, – сказала она.

– То, что я хочу тебе сказать, может оказаться для тебя большой новостью, – продолжал Большой Брат. – Ты хочешь это услышать? Это может быть немного страшно.

Мэри поежилась.

– Не люблю, когда страшно.

Она споткнулась, но Большой Брат не позволил ей упасть. Дорога была усеяна деталями автомобилей. В теплом ночном воздухе висел запах бензина.

– Но это может быть и очень здорово, – продолжал Большой Брат. – Все равно как если на завтрак дадут кукурузный хлеб с сиропом.

– Сироп! – Она облизнула губы, представляя себе его.

– Мэри… Мне кажется, что ты, может быть, тоже бог.

– Как Кроха.

– Очень скоро ты это узнаешь. Это просто придет к тебе само. И когда это случится – не надо бояться. Думай о том, как это здорово!

– Сироп.

– Вот именно. Ладно, Мэри, мне надо идти. Впереди поворот, и я хочу пойти по другой дороге. Надо кое за чем проследить.

– Нет, – сказала она.

– Кроха знает, что делать. Он и остальные будут присматривать за тобой. Ты только помни, что я тебе сказал. Скоро случится что-то очень интересное! То, как ты ведешь себя и как говоришь, – все указывает на это. Оно уже начинается, я вижу.

– Не уходи, Большой Брат!

– Мы скоро увидимся, Мэри.

Он отпустил ее руку. Мэри огляделась вокруг, но не смогла отыскать его в толпе. Мир забрал его себе, а она должна измениться. Потом она вспомнила то, что он сказал: это будет страшно, но в то же время и здорово. Сперва мир, потом сироп.

Их группа протопала мимо поблекшего знака: «Добро пожаловать в Хантсвилл!». Дети перевалили через холм, и перед ними открылась залитая светом панорама города.

– Как красиво! – сказала она.

Вдоль колонны ударили прожектора. Далекие выкрики.

«Бах, бах, бах!»

Стреляли из ружей. Она уже слышала такое в лесу.

Дети, завывая, бросились прочь с дороги. Мимо ее уха прожужжал шмель. Вспышки света – как светлячки, только еще ярче. К ней пришло туманное воспоминание: как в Дом приехал фотограф, чтобы сделать снимки ребят для журнала. Яркий блеск фотовспышки.

Мэри побрела вперед. Она тоже хотела попасть на фотографию. Снова «бах, бах». Еще один шмель прожужжал мимо уха. Какой-то треск, словно сломалась ветка.

Потом она стала лететь, совсем как Квазимодо. Мэри раскинула руки в стороны, улыбаясь до ушей.

Но нет, она не летела! Гигантская рука держала ее поперек туловища. Ее несли! Утащили прочь с дороги.

– Футбольный мяч, – проговорила она.

Ее ноги коснулись земли на хлопковом поле. Кроха пригнулся, чтобы посмотреть ей в лицо:

– Мозг сказал, чтобы я приглядывал, чтобы с тобой ничего не случилось, пока его нет. Но из этого ничего не выйдет, если ты сама будешь нарываться, чтобы тебя убили.

Мэри засмеялась.

– Понеси меня снова! Снова, снова!

Поле вокруг шелестело: дети ползли через увядающий хлопок, обходя ружья. Они не хотели попасть на фотографию.

– Мне надо идти, – сказал Кроха. – Оставайся здесь. Сиди тихо и не двигайся.

«Бах, бах, бах!»

Потом все остановилось. Стало темно и тихо. Время иногда так поступало: попросту брало и ускользало от нее. Вдалеке разваливался какой-то дом, окутанный водопадом пыли. Мэри вытянула руку и поместила его между большим и указательным пальцами. Улыбнувшись, она крепко сжала пальцы. Пока, домик!

«Бах, бах!» Уже далеко отсюда.

Мэри огляделась. Она была одна. Братья и сестры куда-то делись. В этом вовсе не было ничего интересного. Она хотела найти Большого Брата, но не имела понятия, где его искать. Ощутив усталость, Мэри подумала о том, чтобы прилечь на теплую землю. Вместо этого она принялась шагать в направлении огней. Они пели для нее, эти красивые огни, и ей хотелось подойти поближе. Темнота – это страшно. Огни обещали тепло и безопасность.

Улица с шеренгами деревьев по обе стороны. Дощатые домики. Американские флаги над входами. Почтовые ящики. Вокруг фонариков над верандами вьются мотыльки. Вдалеке пролаяла собака.

Далекий гул: еще одно здание рухнуло.

Мэри почувствовала, что за ней наблюдают. Люди смотрели на нее из окон. Она ссутулила плечи, выпрямив напряженные руки вдоль боков и наклонив лицо к земле – поза, в которой она проходила почти всю жизнь. Мэри не хотела, чтобы люди ее видели. Она такая уродина! Если они разглядят ее хорошенько, то могут расстроиться. Уголком глаза она заметила семейство, стоящее возле окна гостиной.

«Не глядите на меня», – подумала она.