– Рука, Пахоме, как?

– Да гроши считать не помешает! А пошто ты спросил-то?

– Да так. Дело одно назавтра есть. Поутру и сладим.

– А что поутру-то?

– Вечером мне опять к боярину надо. Кое-что узнать.

– А-а-а… а что за дело-то?

– А вот там увидите! – смачно зевнув, рыжий потянулся, прищурив глаза, словно заметивший добычу кот. – Очень хорошее дело – сладкое. Как вот… помните ту девку в Сандомире?

В темно-синем вечернем небе одна за другой вспыхивали звезды, и качающийся серебристый месяц поплыл меж тонкими шпилями костелов призрачно-волшебной ладьею, вынырнувшей из моря ночных грез. Темные клочковатые облака, мелкие, отнюдь не густые, закрывая на миг то месяц, то звезды, и сразу убегали, таяли, словно бы опасаясь обжечься золотисто-алым пожаром заката. Красивое было небо, жаль вот только собравшиеся в харчевне у Казимежа Грунского люди им не любовались – и не видать толком в слюдяные-то оконца, да и некогда, ни к чему – головы нынче другим заняты. Увы.

Татары – вот что по-настоящему волновало всех! Выстоит ли город? Хватит ли продовольствия? А, может, пока еще не поздно – бежать? Или… или же поздно уже? Судя по отсутствию на рынке окрестных крестьян, враги уже окружили город кольцом.

– Ничего, стены крепки, выстоим! – опростав чарку, уверенно заявил худой седоусый пан в желтом поношенном кунтуше. – Эй, Казимеж, друг, а налей-ка еще!

– А гроши-то у тебя есть, пан Лозинский? – возникший в проходе меж столами кабатчик с подозрением оглядел выпивоху. – А? Что скажешь? Есть?

– За наш счет, пане! – переглянувшись с приятелями, Войцехом и Ирманом, решительно заявил Яков Оба Глаза Целы. – Вот серебро! Тащи выпивку всем.

– О как! – поправив висевшую на боку саблю, насмешливо прищурился Ремезов. – На какие деньги гуляем, молодой человек? Да и вообще – не рановато ли?

– Те деньги Болеславу-приказчику купец выплатил… и я их вдове отнес, да та не взяла, наотрез отказалась. Велела выпить хорошенько за упокой!

Седоусый пан Лозинский одобрительно кивнул, да так, что едва не врезался лбом об стол:

– Вот это я понимаю – женщина! Добрая, видать, была супруга.

– Да не супруга – невеста.

– Все равно – добрая.

– Так-так и велела пропить? – тряхнув локонами, недоверчиво прищурился юный малозбыйовицкий пан.

– Святой Марией клянусь! – распалился Яков. – Вот те крест!

А Павел ничего не сказал, его от всего происходящего так и тянуло заржать, как монгольская лошадь: сидят себе за столом голимые подростки, бражничают, иные и лыка уже не вяжут, а туда же – пытаются о чем-то рассуждать. Как так и надо! Эх, нет на них строгих родителей с ремешками! Всыпали б, глядишь, прыти-то поубавилось.

– Все, хорошо, поздно уже, – опрокинув последнюю чарку, решительно заявил Павел. – Пан Казимеж, этим больше не наливать. Войцех, Ирман! Вам, вообще-то, на службу завтра.

– Так, пан десятник. Мы это… пошли уже… На ход бы ноги чарочку.

– Я вот вам дам – на ход ноги! – Ремезов было вызверился, да потом махнул рукой – что он тут, облико морале? – Ладно, Казимеж, давай по последней.

– По крайней – надо говорить, вельможный пан, – пьяно улыбнулся Яков. – Последняя-то и в горло не полезет.

– Ох ты и зараза – укушаться-то когда успел? – покачав головой, Ремезов помахал рукой вслед уходящим парням и снова повернулся к Оба Глаза. – А ты вообще что тут сидишь-то? Домой-то не пора?

– Боюсь! – с неожиданной честностью признался парнишка. – Батюшка обязательно прибьет, не хуже татарина. Я-то ему уж сказал, что, мол, сегодня вечером на башне караулю…

– Караулит он, – Павел шмыгнул носом. – Ладно, черт с тобой – сегодня у нас заночуешь, место есть. Тоже еще – отпускать такого… Только предупреждаю сразу – начнешь орать да скандалить – выкину в окошко! Петро, так ему и переведи.

– Да я ж, пан десятник, русинскую речь розумею.

– Розумеет он… Лучше б, как пить, розумел. Эй, Петро, – Ремезов тихонько толкнул шляхтича – и тот свалился на пол, да принялся там устраиваться поудобнее – спать.

– О, и этот сомлел! – сплюнув, боярич посмотрел на Якова. – Ну, давай, Оба Глаза Пока Целы, помогай шляхтича в опочивальню тащить.

– Это мы зараз! Легше!

– С лестницы, смотри, не свались, деятель! Лучше б, право, в костел сходил.

– Ходил уже, пане! С ксендзом, как ты наказывал, договорился, даже на рынке на все те деньги, что ты дал, солонины купил.

– А вот это молодец! Хвалю! Своих-то известил, чтоб если что – знали, где укрыться?

– Всех, пан, известил, кого надо. И сухарей снес! А уж потом… потом вот, с вами… А ты кричишь!

Поудобнее перехватив храпящего шляхтича, Ремезов отвел глаза – и в самом деле, зря накричал на парня. Все, как надо, сделал Яков Оба Глаза Слава Богу Целы, все, как наказано было, и даже того более. Так мог и чарочку-другую принять – заслужил вполне!

– Осторожней, тут порог… Ага, вон на лавку… положили…

Шляхтич с грохотом упал на пол.

– Да на лавку ж – сказал! – в сердцах выругался боярин. – Не под лавку же. Давай-ка его подымем, да разденем… разуем хотя бы. Меч, меч отстегни… а я-то думаю – что там гремит, кости, что ли? Сам вон тут, рядом ложись, на вот тебе плащик – укроешься.

– Благодарствую, пане десятник.

– Спи, спи…

– А свечку можно затушить? А то прямо в глаза светит.

Ремезов, приподняв голову, хмыкнул:

– То не свечка, дурень – луна. Ты ее затушить хочешь?

– Не… Пане десятник!

– Ну, что еще?

– Стрела, что Болека убила – не татарская.

– Как – не татарская? – насторожился Павел. – А ты откуда знаешь?

– Татарские стрелы – черешком насаживаются, а наши – втулкой, – охотно пояснил паренек. – Так, та, что у Болека в груди – со втулкою, наша.

– Мало ли у кого со втулкою наконечники…

– У немцев – да, у нас, у русинов, у чехов… А у татар – нет!

Ремезов совсем потерял сон:

– Так ты хочешь сказать – Болека кто-то из своих убил… кто-то из воеводской рати?

– Не знаю, кто убил, а только не татарская та стрела была, Святой Девой клянусь – не татарская.

Утром Павел едва растолкал вчерашних сотрапезников, точнее сказать – собутыльников. Поглядел на их помятые физиономии, хмыкнул:

– Ладно, поспите еще чуток. Я – на рынок, потом за вами зайду.

Нужно было купить синей краски – выполняя свои «шпионские» обязанности, Ремезов исправно слал стрелы за Флорианские ворота, правда, никакой информации уже не привязывал – мол, оборвалась, затерялась… так.