– Я все та же Мари. Женщина, которую еще сегодня днем ты любил.

– Та же? – тихо фыркает он. – Ты лгала мне с самого начала, лгала почти тринадцать лет. Ты собиралась когда-нибудь открыть мне правду?

– Нет, – медленно качаю я головой. – Саймон, я убила ту женщину, какой я была прежде, и на то были веские причины. Тебе бы она совсем не понравилась. – Мне стоит неимоверных усилий сдерживать дрожь в голосе. – Я ненавидела ее. Ненавидела себя. Возможность представилась, и я за нее ухватилась. Выбор у меня был небольшой: либо убить ее, либо умереть самой.

– Ты действительно пила и употребляла наркотики, или это тоже ложь?

– О нет. Это чистая правда. Эта зависимость и превратила меня в ничтожество. Мама тоже была алкоголичкой, но, по словам Кит, она больше не пьет. – Я смотрю на свои руки, на кольца, сверкающие на безымянном пальце. – Бросила, когда думала, что я погибла. Так что моя «смерть» излечила нас обеих.

Саймон не отвечает. У меня щемит в груди оттого, что я заставляю его страдать, но я не знаю, что еще сказать.

– Дело в том, – наконец произносит он, – Что каждый человек – воплощение полученного опыта, полученных впечатлений. Ты не можешь быть Мари, не оставаясь Джози. – Он смотрит на меня. – Ты не можешь быть матерью Сары, не являясь сестрой Кит.

– Но ведь была же.

– Ты все придумала! – кричит он. – Все это ложь! Тофино, твои погибшие родители. Все ложь. Откуда мне знать, кто ты на самом деле?

Я опускаю голову, носком постукивая по тому месту на ковре, где желтый цветок обвивает голубую стену.

– Сейчас ты слишком сердит и не готов выслушать меня, но я очень хочу, чтобы ты все-таки дал мне возможность рассказать, как все было.

Саймон стискивает зубы: это свидетельство его непреклонности и усилий сохранить самообладание.

– Не знаю, – холодно отвечает он, встречая мой взгляд. Теперь и я представляю, что чувствуют те, кто утратил его расположение. Из рая меня вышвырнули в пустыню. Я стала изгоем.

И все же я вижу печаль в его глазах. Саймон, я знаю, высоко ценит выдержку. Он будет в ярости, если покажет, что я разбила ему сердце. Я принимаю решение.

– Я сейчас уеду. Поживу пока у Нэн, или в гостинице, что-нибудь найду.

– Что?

– Дам тебе время… – я ищу подходящие слова, – …во всем разобраться.

Его подбородок каменеет.

– Ты разочаровала меня, Мари.

Всколыхнувшийся во мне гнев перешибает владеющий мною ужас.

– Саймон, к твоему сведению, жизнь состоит не из одного только черного или белого. В твоей жизни всегда царила гармония. – Я отчаянно давлю в себе порыв расплакаться, отдаться на его милость. – Тебе с рождения дано все. Ты богат, хорош собой, твои родители заботились о тебе. А у нас с Кит… – В моем голосе клокочут эмоции. – До появления Дилана у меня была только она, а у нее – только я. – Слезы все-таки выплескиваются из глаз, но я не намерена демонстрировать слабость. Теперь – нет. Слишком много всего мне пришлось преодолеть, чтобы оказаться на моем нынешнем месте, построить новую жизнь. – У нас было не самое счастливое детство.

– Однако Кит не сбилась с пути.

Справедливый упрек. Но несправедливый.

– Да, – отвечаю я, наконец-то успокаиваясь. – Мы оберегали ее. Я и Дилан. Оберегали как могли. Хотя этого не всегда было достаточно.

Может быть, он слышит в моем голосе отчаяние, боль утраты, намек на мои детские невзгоды.

– Я выслушаю тебя, но не сейчас. Сейчас я не в состоянии.

Саймон близок к тому, чтобы разрыдаться. Я вижу, что выдержка дается ему ценой гигантских усилий. Он потом сгорит со стыда, если сорвется при мне.

– Не стану мозолить тебе глаза. Дай мне несколько минут, чтобы собраться.

Мне предстоит сделать один из тяжелейших шагов в своей жизни – или, точнее, в своих жизнях? – войти в спальню, в которой я более десяти лет спала с любимым мужем, взять сумку и уложить в нее свои вещи. Зная, что, возможно, я никогда больше не вернусь сюда. Что мы больше никогда вместе не будем поддерживать здесь уют для наших детей. Нет, я не могу думать об этом. Не сейчас.

Я захожу в комнаты детей. Сара уже легла, крепко спит, сжимая в руке подаренную авторучку. Я целую ее в лобик, едва прикасаюсь губами, чтобы не разбудить. Затем выключаю лампу и на цыпочках удаляюсь.

Лео все еще играет в «Minecraft». Он поднимает на меня виноватые глаза.

– Я думал, можно еще, пока ты разговариваешь с…

Я вскидываю брови.

Он выключает игру.

– Все, ложусь.

– Подожди минутку. Мне нужно с тобой поговорить. – Я сажусь на краешек его кровати и хлопаю ладонью по клетчатому одеялу.

– Ладно. – Он плюхается рядом со мной. Лео все лето занимается плаванием, и его худые руки покрывает густой загар.

– Утром я повезу Кит в Раглан, мы там покатаемся на волнах. Несколько дней вы тут сами будете хозяйничать. Приглядывай за сестренкой.

Лео кивает. Плотно сжимает губы. Потом:

– Я слышал, как вы с папой ссорились. Она – твоя сестра, да?

– Да. Когда вернусь, все тебе расскажу. Потерпишь до моего возвращения?

– Да. – Он комкает в руках футболку. – Папа очень зол. Вы разведетесь?

Я качаю головой, целую его в волосы.

– Да, он зол. Но мы с ним все обсудим, и вопрос будет исчерпан. У взрослых иногда тоже случаются конфликты.

– Понятно.

– Я люблю тебя, Лев Лео. Будь умницей.

– А вам хорошо покататься.

– Заметано.

Он смеется в ответ. Я покидаю его комнату и по черной лестнице спускаюсь в кухню. Собаки спят на полу. Я хотела бы взять одну из них с собой, но по отношению к ним это было бы нечестно. И я иду в гараж, сумку с вещами бросаю в машину и сажусь за руль.

Есть только одно место, куда я могла бы поехать.

Мы с Хавьером идем к парому. Всю дорогу я ощущаю на плечах отпечатки ладошек моей племянницы. Вечер погожий, над водой мерцают звезды; ослепительные огни Окленда по обеим сторонам постепенно редеют, убегая в жилые районы. Я вижу перекаты холмов, на которых построен город; каждый усеян собственной россыпью огней.

– Красивое место, – с тихим восхищением в голосе отмечаю я.

– Да, – соглашается Хавьер.

Мои чувства, мысли, слова окутывает кокон тишины. Мне нечего сказать, когда мы заходим на паром и садимся под крышей, наблюдая за движением темной воды. Хавьер не пытается разговорить меня. Не берет за руку – сейчас я этого не вынесла бы. Он просто молчит рядом.

Когда мы причаливаем, я спрашиваю: