Алиенора открыла глаза и уставилась на черные от дыма балки. Жгучая боль засела в животе и между ног, постоянная и тупая, лишенная прежней остроты. Горло саднило, словно она наглоталась дыма или криком сорвала голос. Она опустила руку на живот, он показался ей мягким. Груди налились, но кто-то уже перевязал их льняными полосами. Между ног тоже лежали прокладки. Королева чувствовала себя слабой, выжатой.

– Мадам… – Над ней склонилась Амария и потрогала лоб. – Ну наконец лихорадка спала, – сказала она. – Вам было очень плохо. Вот, попейте еще.

Алиенора сделала несколько глотков холодного горького варева из чашки, которую Амария прижала к ее губам.

– Мой ребенок. Где мой ребенок? Его нужно покормить. – Она оглядела лачугу. На дверях висела холщовая занавеска, закрывая вид, но пропуская слабый свет. От очага поднималась к потолку змейка синего дыма. Мамиля помешивала в горшке какое-то рагу, но, взглянув на Алиенору, быстро отвернулась. – Что вы с ним сделали? Покажите мне его!

Амария прикусила губу:

– Мадам… он… родился мертвым. У вас потому и начались преждевременные роды, что он умер. Мне очень жаль.

– Я тебе не верю! – Алиенору охватила паника и горе; ей казалось, что за этими полуразрушенными стенами собирается огромная удушливая волна. – Покажи.

– Мадам…

– Покажи! Если есть тело, я его увижу и узнаю все, что нужно знать!

Амария повернулась к корзине, прикрытой льняной тряпицей. Поверх она положила крест на цепи, снятый с собственной шеи.

– Я собиралась похоронить его на рассвете, – сказала она. – Право, мадам, не знаю, стоит ли вам смотреть.

– Нет, я должна.

Амария отвернула тряпицу, Алиенора заглянула в корзину. Она взвыла и согнулась над ней, прижала к себе, словно живого, младенца. Ребенок умер, а вместе с ним умерли ее хрупкие надежды и мечты. Она сидела, раскачиваясь взад-вперед, убаюкивая свою боль.

– Мне все равно, что со мной будет! – простонала Алиенора. – Дай мне умереть. Никакая это не святая земля, это мой ад!

За инкрустированном столике между Алиенорой и Мелисендой[22], королевой-матерью и соправительницей королевства Иерусалимского, стояло керамическое блюдо с вкуснейшим лакомством из миндаля и розовой воды, которое арабы называли «фалудхаш». Мелисенда с наслаждением отведала кусочек.

– От этих сладостей, если переесть, случаются колики и зубная боль, – досадливо заметила она, – но они восхитительны. – У нее было смуглое лицо и яркие темно-карие глаза, взгляд веселый, но в то же время проницательный, понимающий. – Деликатес для женщин. Мужчины поглощают его за один присест, даже не распробовав как следует, но все равно я считаю марципан хорошей приманкой.

– Разве это не типично для мужчин?

Алиенора улыбнулась и попробовала угощение, играя роль благодушной французской королевы, за которую она цеплялась все ужасающие месяцы после рождения мертвого ребенка в Ливане. Это был единственный способ вынырнуть из темноты, грозившей ее поглотить. Она не смела ни на секунду расслабиться, все время была в маске, за которой прятала невыносимую боль, а ночью ей снились одни кошмары. Тем не менее она терпела каждый день, преодолевала каждую ночь, и время постепенно затягивало ее рану, пусть и очень медленно. Две недели назад к ней в Иерусалиме присоединился Сальдебрейль, все еще слабый после избиения, когда постарались Тьерри де Галеран и его прихвостни, но коннетабль вернулся к своим обязанностям, и это хотя бы немного ее утешило, ибо она считала его погибшим.

Она и Мелисенда восседали на плоской крыше Иерусалимского дворца, от солнца их защищал открытый навес с прозрачными пологами, развевавшимися на ветру. На женщинах были удобные просторные одежды из шелка и тюрбаны, по моде иерусалимских франков. Они наслаждались компанией друг друга, пока все отдыхали в самые жаркие часы дня.

Мелисенда рассмеялась:

– Боюсь, вы в целом правы, хотя иногда попадаются иные мужчины, непохожие на остальных, и таких нам следует беречь.

Алиенора взглянула на голубое небо, к которому от древних золотистых стен поднимался горячий воздух, создавая рябь.

– Да, – тихо произнесла она. – Но очень часто они нам не достаются, чтобы беречь.

Она поймала на себе задумчивый, внимательный взгляд Мелисенды, но это ее не взволновало. Иерусалимская королева взошла на трон по праву рождения[23], однако в свое время ее супруг Фульк попытался отнять у нее власть, и королеве пришлось в борьбе завоевывать все, что она имела сейчас. Ее также когда-то обвинили в любовной связи с Гюго де Пюизе, графом Яффы, одним из ее ближайших сподвижников, но она загасила бурю и вышла из скандала, не растеряв сил ни на йоту.

– Действительно, – согласилась Мелисенда. – И это очень печально. – Она метнула на Алиенору пронизывающий и в то же время нежный взгляд. – Вы можете рассказать мне, что захотите, и это дальше не пойдет. Я достаточно знаю о вас и вашей ситуации, чтобы выслушать и понять. Отнеситесь ко мне как к передышке на долгом пути, который когда-нибудь завершится.

Алиенора помолчала секунду, затем глубоко вздохнула и сказала:

– Я попросила у Людовика развод. Наш брак родственный…

– И таких много, – заметила Мелисенда. – В большинстве случаев между супругами существуют родственные связи в той или иной степени, но это не приводит к разводу, если только они сами не решат. – Она наклонила голову. – Вы говорите, что обратились к Людовику, – не наоборот? Почему так?

– Потому… – Алиенора отвернулась, горло у нее сжалось, глаза защипало от слез. – Потому что с самого начала это была ошибка. Я люблю своего отца и чту его память. Я знаю, он выбрал то, что считал лучшим для меня, но ошибся. Людовик… – Те слова, что пришли ей на ум, она никак не могла произнести вслух. – Из нас двоих ни один не оправдал ожиданий другого. Я герцогиня Аквитании, королева Франции, но это ничего не значит. Я желаю лишь одного – избавиться от Людовика, расторгнуть этот брак. Хочу иметь собственную власть и принимать собственные решения. Меня вынудили идти тем путем, по которому я бы не сделала ни шагу. – Она бросила взгляд на Мелисенду, которая внимательно за ней наблюдала. – Людовик слаб и глуп. Он прислушивается к дурным советчикам и не берет в расчет здравый смысл. Не хочу до конца жизни быть на побегушках у болвана и его фаворитов.