В Швеции, например, священной часто считают природу, и люди реагируют на нее теми же переживаниями, какие в молитве испытывает по отношению к Богу верующий. «Люди пишут о своем опыте выезда на природу, общении с нею наедине, чувстве ее нескончаемой живой пульсации», – сообщает Паргамент.

Кто-то считает священной свою работу, или идею о лучшем, справедливом мире, или семью. Паргамент приводит слова матери двух маленьких детей: «При виде моих малышей сознаешь, что они… богоподобны… не потому, что чем-то уж так необычны, а потому, что своими руками я не смогла бы создать такого чуда… Пощекотать им пятки и услышать смех – в этом космос, это божественно»{397}.

Идеи Паргамента совпадают с данными другого исследования, согласно которым взгляд на себя как на часть чего-то большего или признание превосходящих нас цели и смысла благоприятно сказываются на физическом самочувствии. Так, из 9-й главы мы узнали о работе стрессологов Элизабет Блэкберн и Элиссы Эпель, касавшейся трехмесячной уединенной медитации в горах Колорадо и показавшей, что у медитирующих, по сравнению с контрольной группой, повышен уровень энзима теломеразы, который защищает теломеры и этим замедляет старение клеток. Когда исследователи взялись выяснить, какие физиологические изменения способствовали этому эффекту, они обнаружили, что воздействие на теломеразу было сильнее у тех, кто сообщил о большем чувстве контроля и повышенном ощущении наличия в жизни цели{398}.

Руководитель этого исследования невролог Клиффорд Сарон из Калифорнийского университета в Дэвисе утверждает, что этот психологический сдвиг в сторону цели и контроля мог быть важнее самой медитации. Он указывает, что участники уже были искушенными медитаторами, а потому исследование позволило им три месяца заниматься любимым делом{399}. Аналогичным образом оздоравливает любое важное для вас дело – хоть садоводство, хоть волонтерство. То, что, по словам Сарона, действительно демонстрирует исследование, так это «глубокое воздействие возможности жить осмысленно для себя»{400} с Богом ли или без него.

Между тем Стив Коул из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, знакомый нам по 10-й главе, где рассказано об изучении им одиночества и генной экспрессии, исследовал и чувство счастья. В ходе одного исследования он открыл, что люди с высоким уровнем эвдемонистского благополучия (удовлетворения, которое возникает при деятельности, имеющей высший смысл или цель) отличаются меньшей экспрессией генов, связанных с воспалением, чем те, кто предается удовольствиям низшим вроде шопинга или секса{401}. Коул утверждает, что наличие высшей цели снижает стресс, порожденный угрозой личному благополучию. Если мы умрем, наше дело останется жить.

Иными словами, ощущение себя частью чего-то большего может помочь не только разобраться с обыденными тяготами, но перебороть глубочайший страх – понимание своей смертности. В своей книге 2008 года «Одиночество» Джон Качиоппо пишет, что в нас живет врожденная биологическая потребность в этой связи. «Точно так же, как полезно для нас установление социальных связей, идет на благо и то открытие, что к нам весьма расположено нечто трансцендентное, будь то вера в божество или в научное сообщество, – говорит он. – Отчаяние при мысли о нашей смертности покидает нас только в случае, когда мы обретаем некое фундаментальное чувство сопричастности»{402}.

Западное общество, говорит Паргамент, склонно ценить усиление контроля и преодоление барьеров. «Мы стараемся решать проблемы. Мы пытаемся увеличить продолжительность жизни». Но в какой-то момент все мы сталкиваемся с событиями и переживаниями, над которыми не властны. И если западная медицина достигла колоссального прогресса в здравоохранении и повышении расчетной продолжительности жизни, ей не очень-то удается помочь нам справиться с неожиданными препятствиями. «Классический пример – врачи, сознающие, что больше ничем не могут помочь пациентам, – говорит Паргамент. – Порой они, к сожалению, просто отходят в сторону. Иногда даже в гневе, потому что ощущают неполноценность своего контроля и не знают, как с этим быть».

Духовность, по его мнению, заполняет эту брешь, помогая нам смириться с тем, что мы хрупкие, смертные люди. Не важно, насколько хороша медицина. «Мы все соприкоснемся с проблемами, которые в известном смысле неустранимы, включая физическую боль. И все мы в конечном счете умрем».

Я хочу узнать о чудесах.

«Если и есть в мире место, где стыкуются наука, религия и здоровье, то это Лурд». Алессандро де Францискис, глава медицинского бюро Лурда, расслабленно сидит в кресле, скрестив ноги и закинув правый локоть на спинку. Его кабинет, от которого рукой подать до входа в подземную базилику, просторен и элегантен, с диваном и креслами – кофейного цвета, мягкими, с резьбой по ореховому дереву, – которые выстроены по периметру персидского ковра. За ними на огромном деревянном столе – распятие и старомодная зеленая настольная лампа. На книжной полке «Бог как иллюзия» Ричарда Докинза и «Великий замысел» Стивена Хокинга стоят на почетном месте под четырьмя фотографиями в рамках, запечатлевшими встречу Францискиса с папой.

Сам Алессандро де Францискис имеет ученый вид – высокий лоб и темные седеющие волосы. Когда-то он работал в Неаполе педиатром, у него также гарвардский диплом эпидемиолога. Он обаятелен, но воинствен – так и выстреливает именами ученых, выясняя, знакома ли я с их трудами, и не выносит, если его перебивают, когда он рассказывает что-то длинное, уподобляясь поезду, который только и знает, что идти кружными путями, но остановить его невозможно.

Если кто-нибудь сообщает, что исцелился в Лурде, де Францискис руководит проверкой. Бюро, рассказывает он, было основано в 1883 году «как защита от обвинений Лурда в избытке суеверий и чудес. Французы очень гордились тем, что стояли у начала новых времен – рационализма, картезианства и так далее. Им досаждало наличие места, куда стягивалось все больше людей, чтобы молиться и в ряде случаев – исцеляться»{403}.