– Почему я? В вашей группе достаточно людей.

Он помялся:

– Она действует самостоятельно.

– Да у вас настоящий начальный пансион[105], – покачал я головой. – Все творят что хотят, никого не ставя в известность. Как вы вообще еще уцелели?

Подошла Сибилла, с царственным видом поставила перед Пшеницей стакан молока.

Мне пришлось сохранять серьезное выражение на лице, пока он хлопал глазами, и не косить вправо, размышляя над тем, веселится ли тень так же, как и я.

– Она издевается? – спросил Пшеница, когда управляющая ушла.

– А что, похоже, чтобы издевалась? Ты просил попить, а не напиться. Кроме того, молоко полезно для здоровья молодых людей… – Я снова приложил усилие, чтобы не усмехнуться на этой реплике. – Советую тебе выпить и не раздражать ее.

Пшеница поколебался, посмотрел на управляющую и опустошил стакан наполовину.

– Твоя знакомая отлично бы поладила с Панайотой.

– Со временем ты поймешь, что некоторых женщин не стоит злить из-за пустяков. Помощь от них гораздо ценнее, чем тебе может казаться. А вот лишаясь их расположения и поддержки – ты много теряешь. Так что там Мюр? Почему она не попросит содействия у Вилли? Полагаю, затеяла что-то рискованное, и, если он об этом узнает, посадит ее под замок?

– Вилли уехал, а его приказ не высовываться она, как всегда, пропустила мимо ушей. Говорит, это связано с вашим путешествием по Старой Академии. Но я помочь ей не могу – Маузе забирает меня с собой на север.

Будем честны друг с другом. Что неделю назад, что сейчас – в моем внутреннем мире не произошло никаких существенных подвижек. Я все так же не горел (хм… отлично подобрал слово в моей ситуации) желанием быть засосанным политическим болотом Риерты и выбирать какую-то из сторон в назревающем конфликте. Но… стоило хотя бы выслушать Мюр, чтобы понять, что ей нужно и в какую топку она собирается сунуться.

Назовите это сентиментальностью, но мне нравилось воспоминание о том, как мы вместе прятались по темным углам Старой Академии, чтобы не стать чьим-то ужином. И (если этого никто не слышит) меня беспокоило, что она сложит голову из-за какой-нибудь патетической ерунды.

– Где ее мне найти? – Я принял решение, и тень крутанула сальто, невероятно радуясь перспективе неприятностей.

Неприятности для этой твари – все равно что для меня воздух. Вещь жизненно необходимая. Ведь из них мне рано или поздно приходится выпутываться с помощью ингениума. А это означает, что она будет появляться все чаще и чаще, донимая меня.

– Знаешь, где «Белое кресло»?

– Нет.

– Это кафе в Бурсе. На Одиннадцатой линии[106]. Она придет туда к пяти.

Я глянул на часы. Не так уж и много времени осталось. Особенно если учитывать, сколько туда добираться.

– Хорошо. Я буду.

– Вот здорово! – обрадовался он, хлопнул ладонью по столу, встал, но, покосившись на возившуюся за стойкой Сибиллу, опустошил стакан и, уходя, сказал ей: – Всего доброго, миссис.

– Стоит ли мне напомнить, что у тебя уже куплен билет в один конец? – спросила она, когда Пшеница ушел.

– Вечно я забываю, какой хороший у тебя слух.

– Я заметила, что ты обзаводишься новыми друзьями. С каких это пор ты пьешь со студентами?

– Только молоко.

Она хмыкнула и, протирая стакан, сказала мне серьезно:

– Все равно я тебя не остановлю, раз ты решил. Эти красивые глаза неизвестной мне Мюр хоть стоят того?

Я же говорю – Сибилла может услышать от стойки, как чихнул дукс, запершийся во дворце.

– Дело не в красивых глазах.

– В конечном итоге дело всегда в них, Итан.

Я обдумал ее слова и сказал неохотно:

– Возможно, мне просто нравится в ней то, что я потерял в себе после того, как вернулся с войны. Не хочу, чтобы это погибло в девчонке, как погибло во мне.

– Что же это?

– Вера в лучшее. Она, в отличие от нас, еще к нему стремится, пускай я и вижу, что эта дорога ведет в пропасть. Я должен попытаться помочь ей перепрыгнуть на другую сторону обрыва.

– Арви тоже пытался помочь людям и записался в армию. Посмотри, к чему это привело. – Это Сибилла произнесла с горечью.

– Помощь людям вообще дело неблагодарное.

С этим она не спорила.

Бурс – это мечта любого порядочного гражданина. Здесь словно другая Риерта.

Широкие улицы, никогда не гаснущие ночью фонари, сонные каналы, прекрасные мосты, высокие набережные, почти не страдающие от осенних наводнений, отсутствие мусора и пулеметных жандармских опорных пунктов.

Я добрался до этого райского островка сперва на речном кебе, а затем воспользовался трамваем белой ветки[107]. Людей было много, в основном студенты, облепившие в том числе второй вагон снаружи и спорящие с раздраженным кондуктором о том, является ли такой проезд бесплатным или же за него следует платить столько же, сколько и тем, кто предпочитает путешествовать внутри.

Трамвай уходил в Академию, так что спор я не дослушал, выбрался перед горбатым мостом над Улиточным каналом и пошел пешком до Одиннадцатой линии. К моему удивлению, прохожие на улицах встречались гораздо реже, чем в прошлые годы. В некоторых домах были заколочены ставни и на дверях висели замки. То же самое касалось и лавок с магазинами – они были закрыты. При всем внешнем кажущемся благополучии и респектабельности района здесь тоже наступили не самые лучшие времена.

Хотя было одно «но». Людям, которые тут жили, куда проще спастись от революции, невидимых паров мотории, взрывов, бомб и власти, чем тем, кого судьба закинула на север Риерты. У работяг никогда не хватит средств, знакомств, связей для того, чтобы оставить город, уехать в соседнюю страну или еще дальше, пожить там год, другой, третий и вернуться, когда (ну или если) все поутихнет.

А может, и не возвращаться.