Не сразу ей удалось понять, что это птицы, почему-то переливающиеся всеми оттенками радуги, с глазками, полыхающими, как угольки, взятые прямо из жаровни. Звуки тяжелого рока стискивали их, как кольцо овеществленного ужаса, и голуби не знали, куда податься. Страх заставил их вспомнить, насколько плохо им было всего пару дней назад – к тому же перед поездкой их обильно накормили. Как и раньше, помет, исторгаемый несчастными мучениками великой науки Химия, оказался жидким; ко всему прочему он еще и светился в темноте, прямо как тонкие полосы вязкого огня. Серпантином помета щедро окропило кроны низеньких деревьев во дворе дома и крыши припаркованных машин.

Такэда, к счастью Дэйна, была девушкой очень уравновешенной и спокойной. Более чем недельный перерыв их с Дэйном отношений она перенесла довольно спокойно. Женщины их клана вообще привыкли спокойно смотреть на разлуки с мужьями или возлюбленными. Мало ли, какие у него обстоятельства. Может, важное дело, или клановые заботы, о которых он ничего не мог рассказать ей заранее. Каждому поступку есть какое-то объяснение. К тому же он ничем ей пока не обязан, их не связывает ни помолвка, ни обязательства, и если мужчина решил просто уйти – это его право. Накамура были немногословны, в делах старались обходиться без лишних слов и потому терпимо относились к чужому нежеланию что-то лишний раз объяснять.

Словом, Такэда совсем не обиделась. Теперь, заинтересованная выходкой своего приятеля, она с любопытством разглядывала мечущихся, страдающих голубей, и даже помахала им рукой, когда они, наконец поняв, где источник мучительной для них «музыки», а где – чистое небо, безмолвное и бесстрастное – разом рванули в вышину. Над высоткой Такэды они ненадолго образовали светящееся, переливающееся, будто рассеивающееся живое пламя, облачко – и растаяли в ночи.

В осенних домах загорались окна, люди выглядывали, а кое-кто на фоне ламп торопился нажимать кнопочки на телефонах, должно быть, вызывали полицию. Грохот внизу не утихал, грузовик, покрутившись на одном месте, встал, и из шоферского окна по пояс высунулся парень. Что-то прокричал, но что – за воем динамиков было не слышно. Потом снова спрятался, завел мотор – его шум на миг перекрыл индустриальную рок-композицию – и порулил прочь со двора. Ошеломленным людям несколько минут казалось, что произведенный неизвестными «налетчиками» грохот еще мечется между стен и окон. Но всему на свете приходит конец.

Дэйн, отложив гитару и держась за бортик кузова, мечтательно смотрел в сторону распахнутого окна, на подоконник которого положила локти хрупкая черноволосая девушка.

– Не могу его дозваться, – сказал Руин, кладя подвеску с магическим камнем на столик слоновой кости – маленький, будто игрушечный, на длинных, чуть изогнутых ножках.

Он был уже одет для церемонии, слуги облачили его в тяжелое роскошное одеяние, расшитое золотом, серебром и мелкими камушками в тонкой оправе, отделанное мехом. На груди Руина, поверх великолепного воротника, лежала тяжелая золотая, усыпанная разноцветными бриллиантами цепь, длинные черные волосы охватывал тонкий обруч. И вообще драгоценностей на сыне покойного Армана-Улла было столько, что оставалось лишь дивиться – как только он не сломился под их тяжестью.

Катрина, как ни странно, была одета куда скромнее. Но это только по сравнению с мужем. Платьев, подобных тому, корсаж которого служанки с трудом затянули на ней, молодая женщина не видела даже в музеях, даже в кино. Она от всей души наслаждалась бы своим одеянием и убранством – и то и другое было результатом трудов множества мастеров и мастериц, и то и другое можно было назвать истинным произведением искусства – если бы не дурное самочувствие.

Все-таки, недели напряжения и нервотрепки сказались. Не могли не сказаться. Она знала, что находится лишь на втором месяце беременности, и неосознанно рассчитывала хоть две-три недели просто наслаждаться жизнью. Но вышло совсем не так. Через пару дней после того, как оказалась в Провале, она ощутила первые признаки токсикоза. А потом тошнота, головокружение и слабость навалились в полную силу.

Катрине не приходило в голову жаловаться, наоборот. Она с облегчением воспринимала все эти страдания, зная наверняка – раз начало выворачивать, значит, с ребенком все в порядке, значит, беременность развивается, малыш растет. Но когда Руин увидел, как жена помирает над тазом, он немедленно вызвал врача.

Врач во всем разобрался, и, хотя молодая женщина пыталась его уверить, что и не думает жаловаться, взялся за дело решительно. Он осмотрел супругу будущего властителя, задал ей около сотни вопросов об оттенках самочувствия и о здоровье до и во время беременности, прописал какие-то травяные отвары, чаи, даже составил особое меню. И, конечно, велел беречь себя. Уже от его мягкого, терпеливого голоса ей стало намного легче, прикосновения пальцев не тревожили, а умиротворяли, а настой, который он смешал для нее, чудесным образом облегчил тошноту.

– Вам не надо страдать, – убеждал Катрину врач. – Не надо терпеть и страдать. Поверьте, ребеночку будет только лучше, если мама будет чувствовать себя хорошо. Я постараюсь сделать так, чтоб беременность доставляла вам как можно меньше неудобств. Как только вам станет хуже, сразу зовите меня.

– А если ночью? Или рано утром?

– И что же? – удивился врач. – Я живу здесь, во дворце, вместе с семьей. Для того и живу, чтоб меня можно было позвать в любой момент, – и, взглянув на нее с неожиданным сочувствием, добавил: – Не теряйтесь, госпожа, не стесняйтесь требовать, что вам заблагорассудится. Здесь, в Провале, вы можете распоряжаться чем и кем угодно, кроме самого властителя.

– Но зато властитель может делать что угодно со мной, да? – улыбнулась Катрина. Получилось как-то очень лучезарно.

– Конечно. И как с супругой, и как со своей подданной. Но, кажется, властитель относится к вам с большим вниманием. Ласково.

– Не жалуюсь.

– Ну и хорошо, – врач поднялся и стал складывать инструменты. – Думаю, мне даже незачем объяснять его величеству, что вас пока лучше не бить. Меню я передам повару, который готовит для вас, отвары вам будет носить горничная. А еще – побольше гуляйте, если позволит погода. Парк здесь замечательный.

И ушел.

Катрина обращалась к нему почти каждый день – он никогда не отказывался дать ей совет. Молодой женщине стало намного легче, хоть кое-какие неудобства своего положения она все-таки ощущала и теперь. Зато теперь чувствовала, что сможет принять участие в длинной и утомительной церемонии, как и настаивал Руин. Зачем ему нужно, чтобы она обязательно была коронована в один день с ним, супруга не понимала. И не интересовалась. Его дело, пусть делает, что хочет.

И теперь, стоя перед зеркалом в роскошном, пышном платье, корсаж которого оказался по моде тесноват (беременную это не радовало, но что ж поделать), Катрина была даже рада, что муж настоял на ее коронации. Такого зрелища в Асгердане не увидишь. Многие ли центритки могут похвастаться, что видели настоящую коронацию, да еще и участвовали в ней?

Услышав голос Руина, она обернулась к нему. Он и прежде не любил болтать, а после возврата с границы неизведанного стал настоящим молчуном. И если уж открывал рот, чтобы изречь какую-нибудь мысль, то всегда по делу.