только снисходительно позволял ей себя любить, заботиться о себе. И хотя мать моя, сильная, умная, волевая женщина, была уже доктором наук, она обладала лишь одним превосходством над ним — превосходством своей нежной и властной материнской заботы.

Нет, я не ревновала ее к нему. Мне было обидно, что такой человек, как мой отец, бегал по магазинам, варил обеды, чтобы ей услужить, а теперь она рассыпается в заботах перед этим мужланом.

Мой отчим меня сразу невзлюбил, а может, если уж быть справедливой, сперва невзлюбила его я, и он мне лишь мстил за это. Все меня в нем раздражало — как он сидит за столом, как держит нож или вилку. Хотя в наш век смешно придерживаться великосветского этикета. Это все равно что садиться дома за завтрак не в халатике, а в бальном платье.

Изо дня в день во мне росло чувство протеста, злой обиды за отца. Только с годами я поняла, что любая обида, любая озлобленность — это прежде всего неблагодарность. Да, неблагодарность за то, что тебе дана жизнь. Пусть тебя обидел один человек, а ты все равно будь благодарна жизни хотя бы за то, что ты живешь, и тем самортизируй свою обиду.

Я недавно зашла в церковь. Не потому, что я верю в Бога, а потому, что мне захотелось послушать возвышенную, торжественную, пахнущую ароматом ладана музыку

Впереди меня образовалась очередь, женщины — и старушки, и молодые — покупали поминальные свечи. И вдруг приглушенно зашипела тихая, но злобная перебранка: «Куда прешь! Не видишь, что очередь!» — «Это ты, старая карга, без очереди прешь!» И это в Божьем храме, куда они пришли молиться, поминать умерших, может, сына или мать, шептать, обращаясь к Богу, святые слова!

Что привело их сюда? Нет, не истинная вера, а страх. Страх перед собственной смертью, перед болезнями, перед житейскими неурядицами. Они пришли сюда, чтобы своей молитвой задобрить Бога, что-то выпросить у него, перехитрить того, кому они так свято молятся, упав на колени. Они не понимают, что" их озлобленность на жизнь — кощунство, неблагодарность.

Все гадости в мире начинаются с неблагодарности. Я этого тоже не понимала. Поняла, но слишком поздно! А в тот год, чтоб насолить матери, я, в своей озлобленности на нее, стала вызывающе плохо учиться, пропускать уроки. А порой и целыми неделями не бывать в школе.

Как-то вечером я пришла домой. Открыла дверь в коридор и услышала из столовой разговор отчима с матерью: «Я не могу есть, когда она сидит с нами за сто-лом, — говорил отчим, — кусок в горло не лезет. Ты-то хоть видишь, с каким презрением она кривит рожу? Скажи ей, чтобы с сегодняшнего дня она ела на кухне. Иначе я за себя не отвечаю». — «Хорошо, Сережа, я ей скажу».

Не помню, как я выскочила на улицу. Слезы бессильной злости душили меня. Мне хотелось сейчас же, немедленно сделать что-нибудь такое, чтобы отомстить матери за ее спокойный, покорный голос.

И тут я встретила своего одноклассника Леньку. Встретила, как потом оказалось, на его беду. Влюблен ли был в меня Ленька, не знаю, но почему-то именно его ребята прозвали моим женихом, хотя он никогда не оказывал мне каких-то особых знаков внимания. Я-то уж точно не питала к нему никаких чувств. Но людская молва нас поженила, и поженила, как бы накаркав этим будущие его мытарства.

В тот вечер мы долго сидели на завьюженном листвой осеннем бульваре. «Все! — вдруг сказала я с отчаянной решимостью, еще и сама не понимая, что я говорю. — Все! Я больше не буду плакать. Они не дождутся от меня ни одной слезинки. Пусть теперь она поплачет. Пусть она поплачет, когда узнает, что дочь ее преступница, уголовница. Что дочь ее в тюрьме. Доктор наук, уважаемая всеми, а дочь ее уголовница. Дочь в тюрьме!» — повторяла я лихорадочно.

А дальше было все как в каком-то кошмарном бреду. Я рванулась к проходящей мимо нас девочке и преградила ей дорогу. «А ну, снимай часы!» — яростно сказала я. Ленька стоял рядом со мной, испуганно схватив меня под руку.

Девочка растерялась, губы ее мелко-мелко задрожали, а застывшие на бледном лице глаза стали твердыми, как пуговицы. «Снимай часы!» — истошно повторила я, и, достав из кармана маленький перочинный ножик, зачем-то сунула его в Ленькины руки.

В поспешном ознобе, как-то невпопад, девочка сняла часы и кинулась бежать. Ее как ветром сдуло. А мы с Ленькой остались стоять посреди ночного бульвара, испуганные, ошеломленные — у меня в руках чужие часы, у него в руках перочинный ножик.

После долгого молчания Ленька сказал: «Дай часы!» Он взял их, резко повернулся и ушел. Как потом оказалось, он отправился в районное отделение милиции, отдал дежурному часы и сказал, что решил попугать девчонку. Мол, понимает, что виноват, — это была шутка. Глупая шутка. Пусть даже не шутка — хулиганский поступок.

Потерпевшую милиции разыскивать не пришлось — ее мать в тот же вечер сама привела девочку в отделение. Потерпевшая рассказала, что с парнем была еще девчонка. Но Ленька, взял всю вину на себя, категорически утверждая, что никакой девчонки не было, то есть какая-то незнакомая девчонка случайно оказалась в этот момент на бульваре, но она сейчас же убежала. А то, что она принимала участие в этой шалости, потерпевшей показалось с испугу.

Поступок Леньки не только охладил мое желание отомстить матери за ее, как мне казалось, предательство, но и заставил по-взрослому взглянуть на случившееся. Прежде всего я нашла адвоката и, признавшись ему во всем, умоляла спасти Леньку.

Адвокат меня успокоил, сказав, что ничего особенного Леньке не грозит, ведь он сам сразу же явился в милицию с чистосердечным признанием и отдал отнятые у девочки часы. Да к тому же суд не может не учесть то обстоятельство, что он несовершеннолетний. Если же я признаюсь, что была соучастницей этой проделки, то она может уже выглядеть как групповое ограбление. А групповое ограбление — отягчающее вину обстоятельство. Все предвещало сравнительно благополучный исход. Леньку до суда даже не взяли под стражу. И судья на процессе мне понравился. Вызывал доверие и своей вдумчивой внимательностью, с которой он качал головой во время выступления адвоката, как бы соглашаясь с ним, и своей добродушной полнотой. Однако решение суда было неожиданным, как гром среди ясного неба: три года в колонии для несовершеннолетних за вооруженное ограбление.

Леньку взяли под стражу. Я не могла смотреть, как рыдала его мать.