Эти игривые воспоминания, переданные в весьма смелых выражениях, не могли удовлетворить пылающую страстью женщину, предпочитавшую реальные любовные утехи их описаниям. Г-жа де Годвиль была не единственной, кто заметил, что Бомарше стал избегать интимной близости, поскольку получила на свои упреки следующий ответ:

«То, что ты написала мне, только что слово в слово было повторено мне моей хозяйкой; если бы я мог поверить в невозможное, я решил бы, что либо она видела, как ты писала свое письмо, либо ты слышала ее слова. Она сказала, что я больше не тот, каким был раньше, что, запершись в своем кабинете, я бегу от всех наслаждений, что мне больше ничего не нужно, что холод старости гораздо горячее моих чувств, что я совсем перестал доверять ей, чья нежность мне так хорошо известна, что я перестал заниматься с ней любовью и совсем разлюбил ее. После этих слов слезы полились у нее из глаз. В кого же я превратился, друзья мои? Органическая материя, которая питает наш мозг, видимо, одного рода с той, что вызывает возбуждение в центрах наслаждения, таким образом, то, что происходит наверху, сразу же сказывается на том, что делается внизу».

В то время как нежная Тереза заливалась слезами, чувствуя себя покинутой, г-жа де Годвиль завела себе нового любовника, более молодого и не подверженного приступам любовной депрессии. Бомарше философски отнесся к этому решению, сделавшему его свободным; отец Фигаро не был ревнив.

«На самом деле, если бы я мог как тот самый жеребец обхаживать вас, трепать за щечки, шлепать по попке, щипать за грудки и, наконец, довести вас к приходу вашего любовника до такого возбуждения, что ему осталось бы лишь взять вас и кончить, клянусь честью, я сделал бы это, потому что я добрый малый! Но последствия, моя дорогая, но последствия! Вы, к примеру, не сможете больше предаваться плотскому греху без такой вот подготовки. Мне же нельзя будет бросить ту, что дана мне лишь для того, чтобы я разогревал ее для своего приятеля… Ну нет, старушка, это уже не по мне, я тебе не доктор!»

Итак, пришло время поставить точку в этой любовной истории. Бомарше пообещал г-же Годвиль, что и после их разрыва будет выплачивать ей содержание, но делал это нерегулярно, стараясь не осложнять свое и без того непростое финансовое положение. Его трудности меньше всего волновали бывшую любовницу, которая не только выражала недовольство по поводу задержки денег, но частенько требовала аванс.

«Если бы вы хотели, чтобы вам заплатили всего на неделю раньше, я охотно бы на это согласился, и чтобы доказать вам, что это сердце подсказывает мне суровое решение не давать вам сегодня всего того, что должно быть выплачено по истечении трех месяцев, я, так и быть, согласен, из-за той нужды, в которой вы сейчас находитесь, выдать вам деньги за истекший январь и истекающий февраль. Но запомните, что с этого момента я буду неукоснительно и строго соблюдать установленные мною сроки».

У Бомарше было множество других финансовых обязательств, а дама, даже после того, как он выполнил свое обещание, вновь принялась просить у него денег, жалуясь, что ей вскоре придется продать весь свой гардероб и остаться совершенно голой. Для Фигаро это стало поводом окончательно порвать с бывшей любовницей, вместо денег она получила от него очередную непристойность:

«Ругайтесь теперь и говорите про меня гадости. Все ваши юбки будут проданы, и вы останетесь голой, как моя рука, и мне будет только удобнее хватать вас!»

Еще задолго до этого финала Гюден де ла Бренельри, расстроенный тем, что его друг предается разврату, тогда как множество важных дел требуют незамедлительного решения, задумал разлучить любовников, увезя Бомарше из Парижа. Во-первых, нужно было проинспектировать портовые склады, куда свозилось оружие и другие товары, предназначенные для воюющих за свою свободу американцев. Во-вторых, необходимо было вплотную заняться судебным процессом, слушания по которому вот-вот должны были начаться в Экс-ан-Провансе; этот процесс должен был наконец поставить точку в длившемся восемь лет споре между графом де Лаблашем и Бомарше, от его исхода зависело восстановление доброго имени и материального благополучия последнего.

Когда Гюден размышлял о том, как увезти друга подальше от Парижа и его соблазнов, Бомарше получил письмо, которое заслуживало особого внимания, поскольку было написано внучатой племянницей г-жи де Севинье, г-жой де Сен-Венсан, эта особа была помимо всего прочего женой одного из членов кассационного суда Прованса, то есть одного из тех, кому предстояло поставить точку в его тяжбе с Лаблашем.

Бомарше ознакомился с посланием: это была просьба о помощи. Поскольку на письме стоял штемпель Консьержери, уместно было проявить некоторую осторожность.

Г-жа де Сен-Венсан была любовницей маршала де Ришелье; тот обвинил ее в изготовлении и использовании от его имени фальшивых ассигнаций на сумму в 240 тысяч ливров, за что она была отправлена в тюрьму.

Дама уверяла, что Ришелье сам передал ей эти ассигнации, прекрасно зная, что они фальшивые. Будучи в курсе дружеских отношений, связывавших Бомарше с Ришелье, пленница умоляла Пьера Огюстена не писать мемуаров в пользу маршала:

«У меня остается единственная надежда на то, что Святой Дух, появляющийся там, где ему заблагорассудится, не станет навевать вам какие-либо мысли или подсказывать фразочки. Вам придется обратиться к дьяволу, но в этом случае советую вам вспомнить Закон Божий, дабы осознать, что с помощью крестного знамения мы сможем уничтожить ваш мемуар. Я хорошо знаю стиль адвоката маршала. Если вдруг появится мемуар, если, читая его, я не начну зевать с первой же страницы, если не засну на второй и не захочу, окончив чтение, вышвырнуть его в окно, я скажу: это г-н де Бомарше сочинил его, записал и издал. И тогда, сударь, я заточу свое перу и сама отвечу вам.

Пока же, видя в вас весьма приятного для себя человека, человека, с коим я не отказалась бы потягаться, окажись я на месте г-жи Гёзман, пока же, сударь, честь имею оставаться вашей нижайшей и покорнейшей слугой».

Это письмо ставило Бомарше в крайне затруднительное положение: он не был осведомлен о том, что г-жа де Сен-Венсан, нарушив супружеский долг, жила отдельно от мужа, но знал, что по рождению (в девичестве она носила фамилию Вильнёв-Ванс) и по мужу она принадлежала к самым известным семействам парламентариев Прованса. С другой стороны, как отказать в помощи герцогу де Ришелье, с которым его связывали узы дружбы и на чью поддержку в разрешении спора с «Комеди Франсез» он очень рассчитывал?

Чтобы выйти из этой тягостной ситуации, Бомарше призвал на помощь весь свой такт, которого обычно ему не хватало, и ответил просительнице письмом, которое признано одним из лучших образцов эпистолярного стиля:

«Я как нельзя более тронут тем, что вы говорите мне о чести и долге, но, будучи самого высокого мнения о своем собственном остроумии, кое поддерживает несчастных в беде, я почти с болью открыл для себя, что в таком мрачном месте, в коем вы сейчас находитесь, среди всех этих неприятностей, искрится и рвется наружу такой ум, такое очарование и такой веселый нрав. Чувство, которое движет сейчас моим пером, лучше, чем самая веселая шутка в мире докажет вам, как далек я от того, чтобы использовать это перо во вред вам, сударыня, к кому я испытываю самое искреннее уважение…»