Эта переписка, из которой мы приводим только короткий отрывок, совпала по времени с полемикой, начавшейся между ним и вернувшейся во Францию в женском обличье кавалершей д’Эон; все это очень осложняло жизнь Бомарше, которому в тот момент нужно было срочно отвечать на мемуар графа де Лаблаша.

Гюден настоял-таки на их срочном отъезде из Парижа, и вскоре друзья прибыли в устье Шаранты, а потом в Бордо, чтобы проинспектировать состояние судов, принадлежавших торговому дому «Родриго Горталес». В Бордо Бомарше оказали поистине восторженный прием, по которому он мог судить о своей необыкновенной популярности. Затем он отправился в Марсель под именем Дюрана, посетив по пути «с познавательной целью» Лангедок. Из Марселя Бомарше отправил в Америку свой корабль «Счастливый», десять месяцев простоявший на приколе в Старом порту из-за козней лорда Стормонта, и, наконец, появился в Экс-ан-Провансе, где узнал, что по его делу до сих пор не назначены слушания.

По возвращении в Париж Бомарше поранил правую руку и воспользовался этим, чтобы не отвечать письмом на очередные просьбы г-жи де Годвиль, а отправил к ней Гюдена. Однако верный Гюден, приложивший столько усилий, чтобы вырвать Бомарше из объятий его любовницы, видимо, тоже не устоял перед чарами этой обольстительницы. Пьер Огюстен был не прочь использовать влюбленность друга, чтобы окончательно порвать с ней, но ничего не получилось: г-жа де Годвиль не могла забыть подвигов своего экс-возлюбленного и жаждала денег. Отвергнув Гюдена, она вытянула у Бомарше двенадцать луидоров, который сопроводил свой вынужденный щедрый подарок следующим предостережением: «Заклады и лотерея — вот два неиссякаемых источника разорения».

Как раз в это время в Париж приехал Вольтер (это было последнее его посещение французской столицы). Все мало-мальски известные люди Франции, от кавалерши д’Эон до Бомарше, считали своим долгом нанести ему визит. Когда-то, придя в восторг от мемуаров, направленных против Гёзмана, фернейский старец причислил автора «Севильского цирюльника» к своим ученикам: он тепло отозвался о его разносторонних талантах и борьбе за свободу во всех ее проявлениях. Похвалы из столь авторитетных уст польстили самолюбию Бомарше. Он оказался среди тех, кто громче других аплодировал на знаменитой постановке «Ирины» на сцене «Комеди Франсез», когда бюст Вольтера увенчали лавровым венком, а спустя несколько лет воспоминания об этих встречах сыграли решающую роль, когда Бомарше принял решение издать полное собрание сочинений Вольтера. Он не успел поделиться своими планами со знаменитым старцем, поскольку тот вскоре умер.

Известие о кончине Вольтера застало Бомарше в Провансе, где наконец начались слушания по его делу. Он с возмущением узнал, что церковь отказала усопшему в погребении по христианскому обычаю, и хотел даже ехать в Версаль, чтобы вымолить у Морепа разрешение торжественно похоронить Вольтера на Новом мосту в Париже у подножия памятника Генриху IV и воздвигнуть статую автора «Генриады» рядом со статуей воспетого им монарха. Этим планам не суждено было осуществиться: Бомарше не смог покинуть юг Франции и был вынужден удовольствоваться тем, что слушал Гюдена, незадолго до того принятого в Марсельскую академию, который выступил перед этой провинциальной аудиторией со своей весьма посредственной поэмой, прославлявшей автора «Кандида».

Бомарше предстояло важное дело — покончить, наконец, с графом де Лаблашем, который гораздо раньше своего противника начал обхаживать парламент Прованса и уже подготовил там почву для своей победы в процессе. Выпустив очень ловко составленный мемуар, он попытался уговорить всех адвокатов Экс-ан-Прованса поставить под ним свои подписи. Часть из них отказалась, но Лаблаш заручился поддержкой самых авторитетных, тех, кто пятью годами позднее перед тем же самым судом будет беспощадно клеймить Мирабо; среди них были отец и сын Симеоны, оба известные юрисконсульты; будущий составитель «Гражданского кодекса» Порталис, уже успевший снискать себе славу; Гассье, слывший самым красноречивым человеком в этих местах, и, наконец, Барле, про которого Мирабо скажет, что у него голова быка, а мозги орла. Мемуар Лаблаша, изданный тиражом шесть тысяч экземпляров, быстро разошелся и наделал много шума. Этот главный удар сопровождался более мелкими, но столь же хорошо продуманными. Проницательный и хитрый, искушенный в дворцовых интригах и остроумный Лаблаш обхаживал судей днем в их кабинетах, а вечером в светских салонах. Перед ним — богатым, титулованным, носившим генеральское звание — были распахнуты все двери, а он всюду жаловался на свою горькую судьбу:

«Ну разве я не несчастен? На свете всего один Бомарше, так судьбе было угодно наслать его именно на меня!»

Слушатели благосклонно внимали всему, что говорил этот высокопоставленный вельможа, никому и в голову не приходило заподозрить во лжи человека, принадлежавшего к высшему обществу. А Лаблаш уверовал в свой успех еще и потому, что Бомарше медлил с приездом в Экс-ан-Прованс, временно обосновавшись в Марселе, поскольку после подписания 6 февраля 1778 года союзнического договора между Францией и Америкой его деятельность в качестве арматора получила новый импульс. И хотя отныне с этого его занятия был сброшен покров тайны, обвинения графа де Лаблаша, называвшего своего противника контрабандистом и мошенником, уже успели скомпрометировать Бомарше в глазах общественности и его будущих судей.

Лаблаш и не подозревал, что его противник готовит наступление: однажды утром Бомарше тайно прибыл в Экс-ан-Прованс и остановился у своего поверенного в делах мэтра Матье. На следующий день город наводнили тысячи экземпляров потрясшего всех произведения под названием «Невинный ответ Пьера Огюстена Карона де Бомарше на гнусную сплетню, которую граф Жозеф Александр Фалькоз де Лаблаш распространил в Эксе». За этим мемуаром, сравнимым по силе воздействия с теми, что были написаны в свое время против Гёзмана, последовал еще один, озаглавленный «Татарин легиону» и принадлежавший перу того же автора.

Мы не будем подробно анализировать эти два текста, вошедших в полное собрание сочинений Бомарше, по той простой причине, что в них повторяется все, что нам уже известно; автор пересказывает в них столь же остроумно, сколь талантливо историю своей жизни, пополнившуюся после 1773 года еще несколькими пикантными эпизодами, один из которых связан с кавалером д’Эоном, на чей счет он отнес слова Филиппа Кино из его либретто к опере Глюка:

Эти новые произведения снискали настоящий успех: они были смешны и убедительны.

«Вы перевернули весь город, — сказал мэтр Матье своему клиенту. — Это непостижимо».

Часть пущенных Бомарше стрел попала в яблочко. Если граф де Лаблаш обеспечил себе поддержку в аристократических салонах, то Бомарше задался целью привлечь на свою сторону простой народ. Атакуя своего соперника, он умышленно прибегал к самому что ни на есть плебейскому стилю:

«Как вы горячи, грубы и бесцеремонны с этими несчастными простолюдинами, господин граф! Сразу видно, что вы человек благородного происхождения».

Это была дерзость, характерная для Фигаро; что касается графа де Лаблаша, то Бомарше решил напомнить ему о благодеяниях Пари-Дюверне: