Хотя Слепко прожил там уже почти год, он ни с кем не завел близкого знакомства. Встречаясь с соседями, вежливо здоровался, но в разговоры не вступал и не брал в голову, где кто живет. Он не знал, к примеру, что женщина, у которой стащил крышку от бака, это жена бригадира Бирюкова, арестованного предыдущей зимой.

Подбежав к своему дому, он взобрался на колоду для колки дров и осторожно заглянул в освещенное окно кухни. Наташа плакала, привалившись к столу. Романовский стоял рядом, нелепо, по обыкновению, размахивая ручищами. От сердца у Евгения Семеновича отлегло, и он стал слушать.

– Еще раз тебе говорю, ничего такого с ним не случилось, потому что случиться ничего не могло!

– А где он?

– Скоро все выяснится. Повторяю, когда мы уходили, все нормально было. Он собирался только искупаться и сразу же идти домой. Идиотская какая-то история.

«Вранье! Я не говорил, что сразу домой пойду. Вроде бы».

– Феликс, оттуда идти двадцать минут, ну полчаса, ты сам говоришь, что с тех пор уже два раза там был. Нет, что-то произошло. И ты это знаешь.

– Ну что, что могло произойти? Утонул он? Тогда бы одежда осталась. Одежды нет – значит, он оделся и ушел.

«Ничего это не значит! Черт, лучше бы я на реке остался!»

– Феликс, а ты не думаешь?..

– Что?

– Есть еще одно место, куда он мог деться, сам знаешь какое.

– При чем тут?.. И потом он… Да нет же. Наконец, если так, они бы первым делом сюда заявились и на шахту.

«Ничего себе! Те считают, что я людей по собственной прихоти сажаю, а эти – что меня самого могут в любой момент посадить. За что они все меня держат?» Подслушивать надоело, к тому же кто-нибудь мог увидеть его с улицы. Евгений Семенович подобрался к затянутому марлей окну комнаты. Там, в колыбельке, спал его сын. Вцепившись в край подоконника, подтянулся и стал отдирать марлю, кое-как прикрепленную женой канцелярскими кнопками. Проделав подходящее отверстие, он ужом заполз внутрь. Ребенок мирно спал. Из-за прикрытой двери слышались приглушенные голоса. Евгений Семенович трясущимися руками натянул пижаму, аккуратно висевшую на спинке стула. «Всё! Теперь – всё! Победа!» Минуты три он сидел, глупо улыбаясь и потирая руки, но опомнился и торопливо прикрепил марлю, как была. Лег на кровать, накрылся простыней. Монотонные голоса за дверью умолкли, вновь зазвучали с улицы. Феликс таки убрался. Евгений Семенович ждал, затаив дыхание, а жена все не шла. Шаги на кухне то удалялись, то делались громче. «Чего жена там ходит?» Дверь распахнулась, и свет упал прямо на него.

– Женя, ты?!

– Кто ж еще? – «сонным» голосом ответил он.

– Как ты сюда попал? Я изревелась вся!

– Тише, Сережку разбудишь.

– Вставай, вставай сейчас же, – она потянула с него простыню.

Он сопротивлялся, шипел, что «устал и вообще очень спать хочется» и что «утром поговорим», но был побежден и выведен на кухню.

– Господи! Что с тобой? И с такими ногами ты в постель залез? А руки? А лицо? Ужас!

Пришлось ей все рассказать, за исключением, конечно, эпизода с купальщицами. Наташа только головой качала. По ходу рассказа Евгений Семенович все сильнее заводился, особенно когда дошел до подлой болтовни старых чаевников.

– А вы с Романовским вообще думали, что меня, меня! – могли арестовать! Ничего себе, собственная жена…

Они немного посидели, обнявшись, прижавшись лбами, потом она согрела воды и помогла ему помыться.

Когда Евгений Семенович проснулся, солнце, еще ласковое, высвечивало розовые пятна гладиолусов за окном. Скоренько позавтракав, он поспешил на службу. Там первым делом звякнул Романовскому и успокоил насчет собственной персоны, не удержавшись, впрочем, от некоторой доли сарказма. Уже ближе к вечеру заглянул в партком. Кроме поганца Перфильева он застал там, в частности, Федорчука. Тепло поздоровавшись с присутствовавшими, начальник шахты подсел к столу, всем своим видом выказывая желание поучаствовать в беседе, прерванной его приходом. Собеседники смущенно кряхтели, отводили глаза и помалкивали.

– Так что, товарищи, о чем у вас тут речь шла?

– Да, это самое, Евгений Семеныч, ерунда всякая, – заперхал Перфильев.

– А все-таки?

– Да вот Федорчук тут всякие зловредные слухи распространяет.

– Ничего я не распространяю, – всполошился Федорчук, – а передаю, что слышал от надежных людей!

– И что же вы от них слышали?

– Будто бы вчера ночью, аккурат когда свету-то не было, голый мужик по поселку бегал.

– Ерунда это, товарищ Слепко, не обращайте внимания. Мы вот тут говорим ему, чтобы не разносил эту поповскую заразу.

– Поясните, Федорчук, что еще за голый мужик и при чем тут попы?

– Мужика того люди видели, как он с кладбища вылез и по улице побег. Погнались за ним, да не догнали, а потом он на танцплощадке при всем народе объявился, и многие еще в бурьяне его видели, рядом с парком.

– Раз видели, почему не задержали?

– Говорят, забоялись.

– Забоялись? Действительно, Федорчук, вы разносите какие-то дурацкие сплетни. Нашли чего обсуждать.

– Да мы так просто, товарищ начальник.

– Чем без толку время убивать, давайте лучше обсудим, как нам организовать строительство новых домов. Я думаю, если сумеем без раскачки начать в начале сентября, то к двадцатой годовщине Октября сможем уже закончить. У меня такой опыт есть, по предыдущей шахте.

Его слушали с открытыми ртами.

– Так, это, значит, выходит, мы сейчас начнем строить?

– Разумеется, давно ведь решили.

– Мы думали…

– Думали они. Вы только всякий вздор готовы на веру брать! Кстати, Федорчук, вы мне так и не ответили, при чем тут попы?

– А при том, товарищ Слепко, что многие узнали мужика того!

– В один голос, можно сказать, брешут, – многозначительно добавил Перфильев.

– И что же они брешут? – севший голос выдавал Евгения Семеновича с головой.

– А то и брешут, что не живой человек это был!

– А кто?

– Ванька Кудимов, покойник, Царствие ему Небесное.

Евгений Семенович Слепко, начальник двадцать третьей шахты, искренне обрадовался, когда главным инженером треста назначили Прохорова. Не то чтобы они были близко знакомы, но ему просто нравился этот добродушный и скромный человек. Главное дело, чувствовалась в нем «черная косточка», то есть был он, как и сам Слепко, специалистом советской формации. Впрочем, в первые месяцы работы в новой должности Прохоров ничем особенным себя не проявил. На совещаниях больше помалкивал и, казалось, не очень даже интересовался обсуждаемыми вопросами. На «объектах» он не появлялся и на «инструктаж», как это делал его предшественник, подчиненных не вызывал. Бумажные потоки между шахтами и трестом текли своим чередом, ничем не возмущаемые.