– Не знаю даже…

– Не знаешь, так молчи!

– А я и молчу.

– Вот и молчи. Сама, между прочим, бруки мои выходные на веревке оставила. Вот сопрут их сейчас, и хоронить тебе меня не в чем будет.

– Чего ты такое городишь, старый? А бруки я счас сыму, твоя правда, неча им ночью во дворе висеть.

Дверь наконец закрылась, но прекрасные, замечательные штаны, надежда и спасение, в последний момент были коварно выхвачены из-под самого носа Евгения Семеновича. Чуть не плача, он порыскал немного около сарая, но ничего подходящего не нашел. Испугавшись вдруг, что его заметят из темного окошка сеней, он выскользнул опять на улицу.

Впереди лежал открытый участок – ни единого деревца, одна только дорога, окаймленная с обеих сторон щербатым штакетником. Месяц ярко сиял высоко в небе. Он сделал глубокий вдох, пригнулся и дунул вовсю мочь, держась левой стороны. Странно, но он совсем не слышал собственных шагов, только свистящее дыхание и удары сердца. Из домов справа и слева доносились голоса, где-то заливался плачем ребенок. Ни на что больше не обращая внимания, Евгений Семенович целеустремленно летел вперед. Он понимал теперь, где находился. Впереди улица упиралась в высокую черную стену деревьев. Без сомнения, это был парк, торжественно открытый им самим на Первое мая, два с лишним месяца назад. По нему можно было незаметно добраться до самого центра поселка. Собственно, это был овраг, поросший старыми липами и сиренью. Территорию просто привели в порядок: вывезли мусор, проложили дорожки, поставили скамейки. До спасительной сени оставалось совсем немного, сердце бешено стучало. Он запретил себе думать. Сзади послышались разноголосые крики. «Заметили?» – он, не останавливаясь, обернулся. Да, там были люди, много, но далеко, метрах в ста или больше. «Видят они меня или нет? А если видят, могут ли различить, что я без ничего?»

С запредельным усилием Слепко вломился в темноту, пробежал еще немного по невидимой тропке, налетел на ствол сухого тополя и спрятался за ним. Весь в поту, согнувшись, надсадно дыша, он вглядывался в слабо светившийся проем между кустами. Долгое, как ему показалось, время ничего не происходило. Потом появилась та компания. Впереди, гордо выпятив живот, шествовал лысый коротышка с гармошкой. За ним вразвалочку проследовало несколько пар. Никто из них даже не посмотрел в сторону парка.

Отдохнув, Евгений Семенович спустился по крутому склону на дно оврага и зашагал по нарочито извилистой дорожке. Она была для красоты посыпана белым речным песком и теперь мерцала в свете крупных звезд, вдруг усыпавших небо. «Эх, не знаю я астрономии! Чего не знаю, того не знаю. Интересно, к примеру, как называется та зеленоватая? Какой-нибудь Денеб. Стыдно, конечно». По сторонам через каждые пятнадцать метров стояли скамейки, он сам размечал места их установки. О, ужас! На каждой сидело по парочке! Едва различимые сдвоенные силуэты, безмолвные и неподвижные, словно неживые. «Они меня видят! Как я их». На цыпочках, но без излишней паники он отступил в ближайшие кусты.

Между прочим, Слепко, как-то освоился со своей наготой и ощущал непривычную легкость, свободу и даже некоторый душевный подъем. Эти новые чувства, смешанные со страхом, наполнили его древней, животной силой. «Недаром олимпийцы всегда выступали обнаженными. Что-то в этом определенно есть», – подумал он. Чем дальше, тем больше все происходившее походило на сновидение. По-прежнему на цырлах, как танцующая балерина, он скользил от дерева к дереву, предусмотрительно избегая пятен лунного света, изредка пробивавшегося между ветвями. Место, где он так неосмотрительно выскочил на «аллею влюбленных», осталось далеко позади. Евгений Семенович почти успокоился, почти уверился в своей необычайной ловкости и удаче. И тут же напоролся на осколок бутылки.

От неожиданной боли он заорал благим матом. Этот кошмарный вопль, напоминавший крик хищной ночной птицы, произвел страшную панику среди летучих мышей, во множестве сновавших в кронах, но и только. Усевшись на траву, он, поскуливая, попытался ощупать пораненную ступню. Было очень больно, но кровь, кажется, не текла. «Как же я теперь пойду? Как бы заражения не было». Разжевав какой-то горький листочек, сорванный тут же в траве, он начал оттирать получившейся кашицей грязь вокруг ранки. Прежде чем результаты в какой-то мере удовлетворили его, пришлось сжевать еще с десяток листьев. «Может, я только хуже сделал? Может, наоборот нужно было землей затереть?» Морщась, он заковылял дальше, пытаясь ступать на пятку или на ребро ступни. Ему удалось сделать ровно двенадцать шагов. На тринадцатом остро срезанная травинка угодила точно в ранку. Он закружился по газону, прыгая на здоровой ноге, всхлипывая и матерясь, налетел на скамью и шумно повалился позади нее. Еще какое-то время он катался по земле, сжимая больную ногу и громко стеная, пока адская боль не начала утихать. «Боже мой, я тут прыгал, кричал, а что если на скамейке кто-то есть? Да нет, не может быть, они бы уже проявились». Все же для полной уверенности он приподнялся и глянул за дощатую спинку. В упор на него смотрели два жутких белых лика с провалами вместо глаз. Все трое окаменели. Евгений Семенович чувствовал их дыхание на своих губах.

– Э-э, вы чего тут делаете, товарищи? – наконец поинтересовался он.

– А ну пошел вон! Пошел вон, дура-ак! – отчаянно заверещал девичий голосок.

– Нет, я – ничего, вы не волнуйтесь, я – уже, не волнуйтесь только, – забормотал Слепко, ретируясь в темную гущу сирени.

– Ты это, мужик, ты чего? – начал приподниматься парень.

– Нет, Вовочка, не надо, не надо-о! И-и-и-и!.. – завизжала девица.

Но голый начальник шахты уже улепетывал, не разбирая дороги, прочь. Ему мерещилась жестокая погоня. С налета выскочил на какое-то открытое место, но вовремя притормозил и сдал назад. Оказавшись вновь под деревьями, он обхватил теплый шершавый ствол и постоял так, глубоко, с присвистом дыша и часто отплевываясь. Дерево, которое он обнимал, было совершенно спокойно. Оно никуда не спешило, и каждый год проходил для него как один день. Только две вещи немного беспокоили его: паразиты и скоротечность жизни. Слепко, нервно оглядываясь, выбрался из кустов, отряхнул с липкой груди древесный мусор и тут только вспомнил о пораненной ноге. Она почти не болела.

– Мужик, закурить есть? – тяжелая рука легла на его щуплое плечо.

Евгений Семенович дернулся как ужаленный. Над ним, отдавая перегаром, нависала могучая фигура.

– Последний раз спрашиваю, закурить есть?

– Нету.

– А почему?

– Не курю я. Послушай, друг, одолжи мне, пожалуйста, пиджак. Взаймы. Очень надо! Я заплачу. Завтра же заплачу и пиджак тебе назад верну. Прошу тебя, будь другом, мне очень, очень надо, – горячечно зашептал Евгений Семенович, вместе с тем лихорадочно пытаясь стянуть пиджак с широких плеч забулдыги.

– Не-ет. Ишь, хитрый какой! Прям как наш начальник шахты, чтоб ему… Думаешь, если я немного пьяный, так со мной теперь все что хошь исделать можно? Ошибаешься, паря. Я, может, и выпимши маненько, а пинжака свово не дам, даже не проси, – он легко оттолкнул просителя и, покачиваясь, двинулся прочь.