Идти предстояло по берегу, потом – через рощу и пустырь, где поселковые пацаны обычно гоняли футбол, затем – через свалку, в обход терриконов. Можно было, конечно, свернуть с пустыря на зады лесного склада, перейти через железку прямо на шахтный двор, а там и до кабинета, где в шкафу висела спецовка, рукой подать. Но на территории шахты всегда болтался народ. Появление «товарища начальника» во фривольной юбочке из лопухов вызвало бы фурор. «Нет, не пойдет, такая история может выйти, что лучше не придумаешь! Лет через семьдесят, при коммунизме уже, старики будут шамкать на завалинке: „Поштой, это когда жа было? В тридцать осьмом? Когда дирехтора шахты тогдашнего в голом виде пымали? Да-а, было дело, я-то сам, конешно, не застал, но папаша мой, покойник, рассказывал, что бегал он, голубчик, на четвереньках в чем мать родила и взрыкивал по-звериному. Больше часу его всею шахтой ловили, а покуда вязали, да пока еще машина из сумасшедшего дома приехала, двоих покусать успел”». Картина получилась до того красочная, что он, чуть было и в самом деле не зарычал. На небе выступили первые звезды, и старый уже месяц начал потихоньку высовывать желтый рог из-за террикона семнадцатой шахты.

Слепко легко бежал по утоптанной тропинке, едва заметной под раскидистыми деревьями. Повсюду на каждом листочке и каждой травинке светилось по светлячку. Рои голубых искр деловито сновали в глубине рощи. Другие, оранжевые, гораздо более яркие и крупные, скользили над самой водой. В одном месте ему послышалась какая-то подозрительная возня в кустах бузины, и сей опасный участок он преодолел ползком. Его юбочка при этом совсем развалилась. Евгений Семенович взял из нее на всякий пожарный случай один лопух покрупнее и побежал дальше так. Пустырь обогнул по краю – месяц быстро набирал яркость, становилось все светлее. «Нет, не может быть, чтобы светлее, это обман зрения. Или все-таки может?» Занятый теоретическими рассуждениями, он и сам не заметил, как пересек свалку. Впереди чернело огромное пятно террикона. Надо было на что-то решаться. «Черт, на свалке наверняка можно было найти, что-нибудь подходящее. Вернуться?» Но возвращаться не хотелось, тем более что позади, там, где он только что пробегал, вдруг залаяла и завыла собака. Нигде не было ни огонька, только месяц да тусклые голубые сполохи на копрах. Со стороны шахты долетал грохот разгружаемых скипов. Лезть туда было безумием.

Евгений Семенович свернул направо и сквозь исполинский бурьян направился в обход террикона. Место казалось диким, давно заброшенным. Он никогда прежде там не ходил, даже днем. За первым, так называемым «новым» терриконом, прятался другой, «старый», который ему тоже следовало обогнуть. Густые заросли полыни и конопли вздымались выше головы. Отбросив все предосторожности, он яростно продирался сквозь их дурманную чащобу, поминутно громко ойкая, ахая и издавая иные приличествующие случаю восклицания по поводу попадавшихся под ноги камней, кротовьих нор, колючек и прочего. Цикады свиристели умопомрачительно. Происходящее было так необычно, все выглядело до того странным в обманном свете желтого месяца, что Слепко как-то даже увлекся. Он обогнул оба террикона и начал уже подозревать, что блуждает по кругу, когда вышел на бескрайнее море крапивы. Обойти его не удалось. Тыркнувшись несколько раз, он озлился, выдрал с корнем огромный куст конопли и ринулся в самую чащобу, размахивая им, как мечом-кладенцом. Ноги и бока шпарило почище, чем прежде, на берегу, но Евгений Семенович решил не сдаваться. Крапива не сдавалась тоже, делаясь все гуще и злее. Почти отчаявшись, он набрел на невысокую кирпичную ограду и понял, что его занесло на Старое кладбище. Оно называлось так еще в те буколические времена, когда вокруг шелестели сады, мужики сеяли пшеницу и ловили по пьяни коньков-горбунков, а на месте шахты красовалась небось эдакая барская усадьба с мезонином и греческими колоннами. Кладбищ Евгений Семенович не любил, а ночью – в особенности, хотя был, разумеется, убежденным атеистом. Посидев немного на прохладных кирпичах и расчесав до крови зудевшие икры, он укрепил дух последними словами и неуклюже сполз внутрь, очутившись среди свежих могил. В последнее время кладбище использовали только в особых случаях. Невдалеке топорщилась еловыми лапами могила забойщика Кудимова, останки которого нашли и торжественно захоронили только на днях. «Ага, мне, значит, туда надо, там, помнится, аллея», – смекнул Евгений Семенович и, неуверенно ступая, двинулся в сторону мрачных, непроницаемо темных древесных зарослей. Предстояло пересечь все кладбище. В глубине, под раскидистыми кронами лип и вязов, было бы темно, как в шахте, если бы не те же голубоватые светлячки, мерцавшие отовсюду. Видеть их было почему-то особенно неприятно. Над головой, едва не задевая волосы, все время что-то проносилось. Он сразу же заблудился в лабиринте осевших могил, покосившихся крестов и гнилых заборчиков и попер напролом, цепляясь все время за разные скамеечки, проволочные веночки и прочие острые железяки, отбил обо что-то, большой палец левой ноги, пока не вышел наконец позади кладбищенской церкви. Само собой, попов оттуда давно уже повыгоняли, и она без пользы стояла запертая, с заколоченными окнами. Между тем кирпичное здание находилось в довольно приличном состоянии. Слепко с первого дня руководства шахтой прикидывал, как бы задействовать его в хозяйстве. Можно было бы устроить в нем склад или подсобный цех, но проклятое кладбище путало все карты. Одно было хорошо: церковь стояла у самого выхода. Старинные чугунные ворота оказались на замке. Не без труда найдя удобное место, Евгений Семенович подтянулся и выглянул наружу из-за края кирпичной стены. Начинался наиболее опасный этап, но боевой азарт, охвативший его в дурманных зарослях, еще окончательно не прошел.

Слева виднелся все тот же «старый» террикон и какие-то непонятные заборы. Вправо тянулась улочка беленых мазанок. Перед каждой – густой палисад. Людей видно не было, свету – тоже. Лишь в одном окошке что-то тускло мерцало. «Так авария ж на подстанции! – вспомнил Евгений Семенович. – С утра еще. Обещали, черти, через пару часиков исправить, да, видно, обманули. Прекрасно!» Без колебаний он легко перемахнул через ограду и, как призрак, дунул вдоль кривой линии плетней, сгибаясь перед каждым домом чуть не до земли. Со дворов доносился негромкий говор, многие в тот вечер предпочли чаевничать в саду, под вишнями, а не на душных темных верандах. Один раз он едва не погорел, лишь в самый последний момент заметив разгорающийся огонек самокрутки. Кто-то стоял в оконном проеме, смотрел на улицу, курил и думал. Пришлось пережидать, пока окурок не прочертил сверкающую дугу и не упал в дорожную пыль. Слепко успел окоченеть. Он решил забраться в какой-нибудь двор и позаимствовать чего-нибудь из одежки или хотя бы половую тряпку. Выбрав самый заросший, явно заброшенный сад, он просунул руку между редкими досочками калитки, нащупал щеколду и медленно, замирая, потянул рычажок. Раздалось негромкое, но недвусмысленное рычание. Прямо за калиткой ждала собака, здоровенная кудлатая псина! Он выдернул руку. Она зарычала громче и злее.

– Песик, песик, пусти меня, я свой, я хороший.

Он заискивающе заглянул в блеснувшие желтизной глаза. Собака оглушительно, ненавидяще залаяла.

Слепко, как ветер, несся вдоль по бесконечной улице. Со всех сторон, заходясь злобой, надрывались лаем дворняги. «Сейчас выскочат и погонятся за мной!» Ни одна калитка так и не открылась. Только уже далеко позади кто-то угрожающе нетрезво закричал. Но вроде бы на собаку.