Дни рождения были совсем другими в детстве, задумалась Жюстин, проходя через Александрия Парк по пути на работу. Когда ей исполнялось семь, восемь, девять, она просыпалась утром с ощущением, что этот день особенный, что это ее день. И день был особенным до самого вечера, до того момента, когда приходило время отправляться в кровать. Тогда 24 ноября для нее был ярче, острее, живее, насыщеннее, чем любой другой день в году.

Затем, в подростковые годы и сразу после того, как ей исполнилось двадцать, это ощущение возвращалось время от времени. Двадцать четвертое ноября казалось совершенно обычным днем, пока Жюстин не вспоминала внезапно, что на самом деле у нее день рождения. И ощущение праздника вырывалась наружу, как цветная газировка из растрясенной бутылки. Но сейчас, когда ей исполнилось двадцать семь, она ощущала лишь призрачные отголоски того неудержимого, яркого веселья, и ей становилось грустно при мысли, что с каждым годом оно будет выцветать все сильнее, пока день рождения не превратится в самый обычный день.

Чтобы отвлечься от унылых мыслей, Жюстин решила срезать путь через торговые ряды и нанести удар в защиту чести и достоинства авокадо. Подходя к лавке зеленщика, Жюстин заметила роскошную витрину с летними ягодами. Там была клубника и малина, ежевика и черника, красная и черная смородина, маленький лоток ранних вишен, и все это изобилие переливалось словно россыпи драгоценных камней. Этого было достаточно, чтобы заставить Жюстин с тоской вспомнить о ягодных пудингах и пирожных, которые мать готовила на ее дни рождения в детстве, и почти достаточно, чтобы заставить Жюстин забыть о лишней «д» в табличке над кучкой авокадо.

Но не совсем.

Приготовив ручку, она выглянула из-за горы мускусных дынь. Посмотрела налево, направо и снова налево, прежде чем подбежать к раздражающей табличке и с удовлетворением поставить жирный крест на лишней согласной.

Возможно, сегодня Жюстин не слишком тщательно провела разведку, а может быть, ей просто не повезло, но прежде, чем она успела одеть на ручку колпачок, на ее плечо опустилась тяжелая рука.

Зеленщик был лишь немногим выше Жюстин, но значительно шире. Неправильный прикус и огромные нижние клыки даже в обычный день придавали ему некоторое сходство с бульдогом. А сейчас он, к тому же, был похож на бульдога, разъяренного, брызжущего слюной. Он схватил Жюстин за руку, в которой все еще была зажата ручка без колпачка. И сжимал до тех пор, пока ее пальцы не заболели, а черные чернила не растеклись по ее ладони. Он стоял так близко, что Жюстин могла видеть щель между зубов, похожую на дуло пушки, и намекающую на то, что хозяин редко пользуется зубной нитью. Если вообще пользуется.

– Пошла. Прочь, – процедил он, и, хотя на крик он не перешел, лучше от этого не стало. – И не смей здесь появляться. И никогда больше не трогай мои таблички, и вообще не лезь ко мне.

– Но я просто пыталась и…

– Прочь! Пошла прочь!

Вот теперь он уже орал.

– Но там «авокадо», не «ад…».

– Ты – чертов вандал. Прочь!

Все покупатели и продавцы смотрели вслед Жюстин, пока она убегала, и ее щеки пылали от стыда и страха. Потрясенная и раскрасневшаяся, Жюстин шла по Дюфрен-стрит в направлении «Звезды». Она уже была в нескольких кварталах от торговых рядов, когда заметила, что выронила свою ручку. Однако колпачок своей бессменной помощницы Жюстин по-прежнему сжимала в дрожащей руке.

Сам Рафаэлло стоял за стойкой, когда Жюстин, все еще красная и нервно вздрагивающая, скользнула в дверь кафе. Возможно ли, размышляла она, что яростный взгляд продавца вызвал что-то вроде теплового ожога?

– А, девочка, – поприветствовал ее Рафаэлло. – Сегодня твой латте и миндальный круассан за счет заведения. И вот… – Рафаэлло положил на стойку лист бумаги и остро заточенный карандаш – …здесь все, что нужно, чтобы ты как следует прошлась по моему новому летнему меню. Я решил, что лучше попросить тебя сделать это сейчас. Тогда ты не станешь писать на нем, когда оно вернется из типографии. Да?

Жюстин вымученно улыбнулась Рафу.

– Можно, я просто заплачу за свой кофе и круассан?

Раф отшатнулся назад.

– Невероятная возможность отредактировать мое меню, а Королева орфографии говорит «нет»?

– Я обещаю, что не стану писать на ваших меню, – искренне сказала она.

– Даже если в названии моего дважды запеченного суфле будет дефис после «дважды»?

– Даже тогда.

– Даже если у малины будет две «л»?

Жюстин задумалась.

– Ну…

– Ха! Вот видишь?

– Могу я заскочить к вам завтра? Просто сегодня я слегка… выбита из колеи.

– Хорошо, леди, – согласился Раф, убирая бумагу и карандаш. – Завтра так завтра.

Жюстин уселась в укромном уголке кафе, подальше от окон. Был уже десятый час, а это значило, что, технически, она опоздала на работу. Но ей нужно было выпить кофе и подождать, пока сойдет краска с лица.

Наконец, слегка успокоившись, она отправилась на работу. У калитки «Звезды» она заметила чей-то припаркованный у забора велосипед. Он был здорово похож на велик Ника. Пройдя мимо желтой звезды, она поднялась по ступенькам.

У копировального аппарата стояла Сесилия.

– Доброе утро, Сесилия, – поздоровалась Жюстин.

– Привет, Жюстин, – откликнулась та.

Жюстин прошла мимо открытой двери кабинета Барбел.

– Доброе утро, Барбел, – окликнула она.

– Доброе утро, Жюстин, – последовал ответ.

А затем Жюстин подошла к открытой двери кабинета Дэниела. Она уже собиралась окликнуть Дэниела жизнерадостным приветствием, но заметила, что тот не один. В офисе Дэниела, в велосипедных шортах и своей любимой футболке «Там, где живут чудовища», стоял Ник Джордан. Его лицо было серьезным, так же, как и лицо Дэниела. На столе Дэниела стояла велосипедный шлем Ника, заполненный чем-то напоминавшим изрядно помятый букет одуванчиков. А рядом с ним лежали измятые листы, которые Жюстин сразу же узнала.

– Жюстин, – начал Дэниел.

Но Жюстин уже развернулась и бросилась прочь.

Жюстин: Быть съеденной пираньями заживо.

Мозг: Сгореть на костре.

Жюстин: Стать подопытной крысой для пластического хирурга Майкла Джексона.