Здесь мама немного отвлеклась: «Ты поняла? Она сказала ему: открой рот! Да, дорогая моя дочурка, иногда приходится и таким вот образом заталкивать в человека некоторые понятия. Ну а теперь я прочитаю тебе основное, что хочу вложить в твою светлую головку, чтобы ты сама разобралась в этом отрывке и уяснила, что же для тебя важно, а что нет… Дело в том, что все люди разные, и каждый видит счастье по-своему. Ты можешь сначала ничего не понять, и не стесняйся этого, но постарайся подумать над тем, что я тебе сейчас прочитаю… Имя Мария тебе еще не встречалось, но эту девушку Гермина подсунула Гарри, чтобы он почувствовал себя мужчиной… Слушай…»

Она снова взяла в руки книгу:

«Мария научила меня – в ту поразительную первую ночь и в последующие дни – многому, не только прелестным новым играм и усладам чувств, но и новому пониманию, новому восприятию иных вещей, новой любви. Мир танцевальных и увеселительных заведений, кинематографов, баров и чайных залов при отелях, который для меня, затворника и эстета, все еще оставался каким-то неполноценным, каким-то запретным и унизительным, был для Марии, для Гермины и их подруг миром вообще, он не был ни добрым, ни злым, ни ненавистным, в этом мире цвела их короткая, полная страстного ожидания жизнь, в нем они чувствовали себя как рыба в воде. Они любили бокал шампанского или какое-нибудь фирменное жаркое, как мы любим какого-нибудь композитора или поэта, и какой-нибудь модной танцевальной мелодии или сентиментально-слащавой песенке отдавали такую же дань восторга, волненья и растроганности, какую мы – Ницше или Гамсуну…»

Мама захлопнула книжку: «Все, пока достаточно. Но повторяю: пока. Мой тебе совет – бойся снобов, не верь им, они лживы и так же порочны, как все мы… Но роман, конечно, не об этом. Подрастешь, снова перечитаешь его, и с тебя слетит еще один мутный слой, и жизнь станет для тебя еще ярче… Я уверена, что именно после этого романа стала видеть цветные сны, да и сама жизнь показалась мне прекрасной и полной наслаждений… Послушайся меня, Валентина, не пропускай ни одного ароматного цветка, обязательно склонись к нему и понюхай; не проходи мимо красивого мужчины – сделай его своей игрушкой; не скупись на хорошую портниху – она сделает тебя желанной для мужчины…»

Понимала ли мама, что вести с семнадцатилетней девочкой подобные беседы – непростительная вольность?.. И Гессе здесь совершенно ни при чем, он всего лишь писатель и мужчина. А вот то, что я отдалась Варнаве, как рабыня, как женщина, которая, отправившись на свидание, оставила свою голову дома, на туалетном столике рядом с флаконом духов, – это ли не плоды воспитания моей обожаемой мамочки?!

Хотя в чем-то мама все же была права: жизнь подростка, который не знает ничего и не понимает, зачем вообще живет, напоминает унылый черно-белый, дальтонический пейзаж со свойственными ему безысходностью и отчаянием, полудетскими страхами и смутными предчувствиями… Быть может, сама болезненно пережив это сложное время, мама пыталась мне помочь поскорее сдернуть с этой картинки черный покров и вдохнуть в нее жизнь, насытив красками, дыханием и свежим ветром?..

Вот такие мысли и воспоминания посетили меня, пока я находилась в окружении жутких красных стен, набираясь сил и решимости для дальнейших действий.

Не скрою, что после сытного обеда жизнь показалась мне не такой уж мрачной, как пару часов назад. И, честно говоря, мне было теперь наплевать на тех, кто поджидал меня у выхода из кафе. Я даже собиралась улыбнуться первому, кто посмеет взглянуть в мою сторону. Но не успела…

Гримаса ужаса перекосила мое лицо, когда, выйдя из кафе, я увидела дуло пистолета, направленное прямо на меня из припаркованного в двух шагах автомобиля. Мужской голос приказал мне: «Быстро в машину!»

Ожидая материализации из воздуха образа Пунш, покойницы Пунш с полуразложившимся лицом, которое она тщательным образом скрывала под толстым слоем крем-пудры, с лицом, которое, как я поняла, теперь будет преследовать меня до конца дней, я была потрясена, когда тот же мужской голос, принадлежавший сидевшему рядом со мной человеку во всем черном, произнес: «Ничего не бойся. Нас прислала за тобой Изольда».

И хотя я не могла до конца поверить этому, поскольку понимала, что Изольда не стала бы действовать в отношении меня такими грубыми, гестаповскими или кагэбэшными методами, ведь в машине, помимо меня, находилось двое незнакомых мне людей, похожих скорее на зеков, чем на работников прокуратуры, у меня тем не менее появилась хоть какая-то надежда…

Смоленская вернулась из Адлера глубокой ночью и решила заночевать в Лазаревском на квартире, которую сняли Скворцовы. Они с Эдиком даже не стали звонить в дверь, а тихонько поскреблись, как мыши, чтобы не разбудить Ирину в случае, если ее уже выпустили из больницы.

– Виталик, – шептала Екатерина Ивановна на ухо заспанному Виталию в передней, едва он открыл им дверь, – мы смертельно устали, проголодались и хотим спать. Ты приютишь нас где-нибудь?

– О чем речь! У нас есть еще диван и раскладушка, хозяева рассчитывали превратить свою квартиру в муравейник, но мы оплатили ее полностью, так что расслабляйся, иди в ванную, а я разогрею ужин… Могу себе представить, как ты устала… Я думал, что вы переночуете в Адлере…

– Левина с Кариной отправила в Москву. Бог даст – все будет хорошо… Ирина здесь?

– Здесь, она спит…

– Не вздумай ее будить, пусть отдыхает…

Спустя полчаса они втроем закрылись на кухне, и, пока гости расправлялись с разогретыми бифштексами, Скворцов рассказал им о своей беседе с Лебедевым.

Открыли водку, выпили, и Смоленская, превозмогая усталость и одолевавший ее сон, спросила:

– А вы можете себе представить такой странный брак? Лебедев – двадцать лет тому назад ему было сорок, если не больше, – и Пунш, которой не было и двадцати? Он же сам говорил о слишком большой разнице в возрасте? И почему ты не расспросил его, где он ее подцепил, при каких обстоятельствах?

– Я подумал, что тебе самой будет интересно поговорить с ним на эту тему. И хотя он, повторяю, был предельно откровенен со мной и так расчувствовался, рассказывая о своих переживаниях, все равно мне кажется, что у него рыльце в пуху.

– Ладно! Все это лирика. Поговори с ним еще раз и постарайся выжать из него побольше. А мне надо будет позвонить Левину и подсказать ему, что следы Пунш нужно искать в цирке! И срочно лететь в С., вызволять Изольду… А до этого – в Сочи, меня же там ждут, я предупредила Георгия Георгиевича! Он отлично понимает, что я не верю в причастность Изольды к здешним делам. И кто же ее так подставил? Это будет счастье, если Валентина успеет предупредить ее каким-нибудь образом, а если нет, то ей сейчас ох как худо… Надо бы позвонить Чашину, ведь если ее задержали и посадили… нет, я даже боюсь себе это представить… Виталий, мне можно позвонить в С. по этому телефону?

Екатерина Ивановна нервничала, набирая домашний телефон Чашина – доверенного человека Изольды. А что, если подруга заблуждалась в отношении его, и он такой же, как все, и готов в любую минуту потопить ее?.. Смоленская знала, какие метаморфозы происходят в сознании людей, долгое время проработавших в органах, – они порой становятся настоящими оборотнями, способными в любую минуту предать тебя, подставить, лишь бы выслужиться перед начальством или обелить себя, оправдать свое бездействие или нежелание рисковать в ответственный момент собственной шкурой.