Как и ожидалось, на анестезиологию является одна из эрзац-команд, где один врач-анестезиолог заменен аж тремя персонами. С легкой руки полного усача-анестеза, вспомнившего, что именно так в институте ходят студенты на постановку клизм: первый знает, с чем должна быть клизма, второй – куда ее ставить, а третий – как ставить. Такие бригады между собой медики называют клизмационными. Вот и сейчас являются три богатыря – самоуверенная кудлатая девчонка-четверокурсница из сангига (она знает немного фармакологию), мелкий веснушчатый сержант-санинструктор (этот в троице отвечает за техническое обеспечение), ну и тот самый Побегайло (как реаниматолог-экстремал).

Пациент с великим подозрением смотрит на пришедшую в процедурную кучу народа, цепляется взглядом за крестовидный шрам на щеке Бурша… И очень недовольно осведомляется: с чего это мы практикантов приперли? Он в общем-то подопытным кроликом быть не хочет. Я еще ночью понял, что мужик он даже слишком самостоятельный, из числа тех, кто в любом процессе на полном автомате становится командиром. Но тут ему не здесь, нам командиров не надо, мы и сами с усами.

– Обезболить надо качественно. Анестезиологов осталось после эпидемии – по пальцам мастера с лесопилки пересчитать можно. Вот и приходится работать такими анестезиологическими командами – по сумме знаний и навыков трое как раз соответствуют одному дореформенному анестезиологу.

Пациент выразительно ухмыляется. Я поправляюсь:

– Ну почти соответствуют. А колоть вас надо обильно, дырок у вас густо. Сейчас еще снимочек вот тут повесим, чтоб видно было, где у вас дробины засели, и приступим. Можете петь песни, но лучше рассказали бы, что это вас за американца выдали и что да как. И вам веселее, и нам интересно.

Пациент выражает сомнения в перспективности такого распределения ролей, но тут Бурш спокойно объясняет – работа будет нудная, длинная и однообразная, потому как привычная. Анализы уже пришли, крови в моче нет. Так что сидим и ковыряемся, выколупывая завязшие поверхностно дробины. Потому вполне можем и пообщаться.

Далее начинается рутина. Пациент приступает к рассказу, причем девчонка немного шалеет, услышав, что лежащий на столе мужчина приперся аж из США. Не, мы тут много кого видали. Индусы, к слову, отправившиеся отсюда на своем отремонтированном фрегате «Тарбар», до дома добрались, но вот чтобы так, в одиночку – это внушает. Пользуясь тем, что рассказчик видит только одну сторону событий, Бурш и я жестами и взглядами корректируем те два десятка уколов, которые делают новоиспеченные анестезиологи. Это ведь только кажется, что сделать укол – элементарно. Нормально сделать укол весьма непросто и требует навыка. Мне доводилось видеть только четырех виртуозов – трех медсестер и одного наркомана, попадавшего себе в любую вену. Вот и возимся, накачивая новокаином истерзанную спину клиента. Потом обрабатываем операционное поле и, прикидывая, где ранки прячут дробины, начинаем поиск. Большей частью дробины находятся без особой сложности, но в трех местах приходится расширять разрезами.

За это время пациент скуповато излагает свой анабазис. Впечатляюще! Хоть роман пиши, столько всякого всего с ним произошло. А едет он к семье, и живая семья, что особенно радует четверокурсницу, которую Побегайло даже пару раз локтем пихнул, чтоб вернуть из задумчивости на землю. М-да, такое придумать сложно, ну да это давно известно – в жизни такие бывают закидоны, что никакой романист не придумает.

Потому поневоле соглашаюсь помочь встретиться с тверяками, тем более что анестезиологи-то и впрямь еще учатся и потому такой полигон упустить было грешно. Но не говорить же ему, что он полигон. Даже сейчас вижу, что студентка скорее была этакой ботаничкой – в теории знает все, а ручонками делать получается не шибко. Морщился американец от ее уколов, старался, чтоб незаметно, но морщился.

Наконец счет выковырянных дробин совпадает с тем количеством, что углядел рентгенаппарат, и можно закругляться. Меня оставляют обработать операционное поле, то есть здоровенную опухшую спинищу. Пока копаюсь, успокаиваю пациента. Его, оказывается, две вещи сейчас особо волнуют – сохранность груза на кораблике, там у него товар (а я по Николаичу помню, что для настоящего купца это важность первостатейная), да вот еще тверяки.

С товаром ничего сказать не могу, оно вроде как у нас с воровством все жестко поставлено – что в порту, что на рынке. Были печальные инциденты, но как бы не с месяц уже ничего не слышно подобного, попугиваются нестойкие морально. Ну может, что по мелочи и стибрят, но чтоб груз целиком – это вряд ли.

Возражает, что там экипаж еще тот. Так что как бы не заявиться ему к пустому причалу, это было бы весьма грустно, пёр, пёр – и все для посторонних сукиных детей.

Тут спорить трудно, обидно, да и не только обидно. Спрашивает – есть ли тут практика раскулачивать пришлых. Припоминаю, что слышал на эту тему, но такого не припоминается. Командование здесь не ангелы, и скуповато оно весьма, но вот то, что понимают все – когда вокруг такое творится, беспредельничать не стоит. Просто потому, что не живут беспредельщики долго и счастливо. То есть счастливо еще живут. Но очень недолго. Да и то, что ресурсов сейчас много, а людей мало, тоже накладывает отпечаток. Была бы ядерная катастрофа, когда людишек много, а вот жрать нечего, – тогда было бы куда жестче, а сейчас пачкаться особенно-то не за что. Есть, конечно, такие вещи, что и отнимут, но вот таких ценностей еще поискать надо. Ну там ядерный заряд, корона Российской империи или там тонна золота. У него ведь не ядерный заряд на судне?

Смотрит на меня укоризненно. Ну да, чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Ясно, ему его добро важно, так что мои утешалки ему пофиг. В принципе вообще-то это понятно, но утешать пациентов входит в мои врачебные обязанности. Вообще-то его можно было бы уже и выписать. собственно нам он чуж-чуженин, да и в плане спины хоть нагноение и имеет место быть, но угрозы жизни явно нет. Антибиотики ему выписаны. Но вот косоглазие смущает. И мне кажется, что оно у него приобретенное, причем недавно. Когда начинаю расспрашивать, оказывается, да, была потеря сознания, свалился и ушибся, как раз через некоторое время после ранения. Смущенно признается, что ушиб при падении задницу. Хвалю себя за наблюдательность – вот и ясно, откуда у него косоглазие. От огнестрела с кровопотерей раненый сознание потерял, грохнулся, и хоть это и смотрится странно, получил, упав на задницу, нормальный сотряс мозга. Мозгу-то разницы большой нет, в каком направлении его трясут. Хоть снизу вверх, хоть сверху вниз, хоть с боку на бок. Главное, что он резко смещается и получает удар о внутреннюю стенку черепной коробки. От этого, разумеется, страдает, часть функций нарушается. А для сотряса как раз нарушение бинокулярного зрения характерно. И вот с этим выписывать пациента нежелательно.

Ввожу его в курс дела. Удивляется, что падение на задницу, а мозг сотрясся. Сам-то он думал, что это от таблеток, которые он лопал мало не горстями – спинка-то в дырках, болит же.

Пока я прикидываю, кому и когда показать окосевшего «американца», да, к слову, еще надо, чтобы он договор подписал, он же не местный, значит, пойдет по коммерческой дорожке и мне в принципе стоит ему влепить обследований и консультаций по максимуму, без принятого, конечно, в Америке безумного вбухивания всего и вся, и всех дорогущих, но ненужных анализов с томографией всего тела по поводу сломанного, например, пальца. Нет, все в меру, тем более что пациент непростой и сделать ему ту же флюорографию стоит всяко, «американец» перебивает ход моих мыслей, показывая взглядом на карман моего халата, где на всякий случай лежит «Малыш», пятизарядный пистолетик. И не к месту спрашивает, как я выдергиваю из кармана пистолет, если что.