МАКО: А это мысль. Загадка запертой комнаты?

АНК: Хм. Может быть. Мы в самом начале сделали его детективом. Может, и закончить можно так же. Пусть немного подетективит. Но какая комната? Нам нужна камера, склеп или, быть может, корабль? Огромный особняк у нас уже был.

МАКО: Не надо так буквально. Венера – вот наша запертая комната.

АНК: Когда деваться некуда, кое-что тайное и впрямь становится явным.

МАКО: Пусть загадка останется, но сердитого и задумчивого нуарного героя мы уберём. Добавим толику старой доброй викторианской отваги. Массу кружев и кожи. Комнату, полную подозреваемых, блистательного гения со склонностью к театральным эффектам. И зачем цепляться за людей, которые на самом деле жили? Заполируем всё магией, сюрреалистичным блеском и лоском. Не слишком много – в глубине души все ненавидят авангард. Но достаточно, чтобы уйти, громко хлопнув дверью.

АНК: Но, Винче… Я с таким уже сталкивался. Я слишком хорошо знаю эту песенку. Её мне спели на полной громкости. Не знаю, сумею ли я опять через это пройти, пусть даже сидя за печатной машинкой. Эта жуткая, отчаянная ночь, и Мэри смотрит на меня, словно я у неё на глазах превратился в гончую ада…

МАКО: Давай не будем сейчас об этом говорить. Всё давно закончилось.

АНК: Я должен был рассказать Северин. Секреты кажутся такими важными, пока не выясняется, что не с кем ими поделиться. Я бы в конце концов ей рассказал. Я бы нашёл правильный момент. Помню, однажды она спросила меня о концовках. Я сказал, что можно сочинить историю, в которой будут сплошные начала, но я не знал, возможна ли такая, в которой только концовки. Если она любила меня, то дала бы концовку, которую я смог бы использовать. Если она меня хоть немного любила… [долгая пауза] Я был ужасным отцом.

МАКО: Неправда. Ты был эксцентричным. Не ужасным.

АНК: Я бросил её. Это единственное караемое смертной казнью преступление, на которое способны отцы. У матерей есть тысяча способов потерпеть неудачу. Работа отца заключается лишь в одном: нельзя бросать своего ребёнка. А что я сделал? Позволил ей носиться где попало и не позвал ужинать, когда зашло солнце.

МАКО: Перси… ты не обязан это заканчивать. Ты можешь просто остановиться. Северин бы не разочаровалась, если бы ты не закончил. Она бы поняла. Она ведь тоже оставила фильм недоделанным.

АНК: Ох, Винче, нет. Если я всё брошу… если я брошу этот фильм, он окажется в точности таким же, как она. Бедным, брошенным созданием без концовки. Если я так поступлю… она подумает, что я её не любил. Я не могу допустить, чтобы она так подумала. Я позволил ей поверить во много мерзостей обо мне, но только не в это. Вот как я её любил. Она это знает, признаёт. И я тебя уверяю, если она где-то сейчас существует, то ненавидит саму себя за то, что бросила «Сияющую колесницу» недоделанной.

MAKO: Выходит, «Загадка Розовой планеты»?

АНК: Если у тебя в заглавии «Загадка», ты обещаешь дать на неё ответ. Если ты собираешься выложить карты на стол, это должны быть хорошие карты. Ну и к тому же ты предлагаешь мне нечто, ужасное само по себе. «Розовая планета». Ты уволена, Винче. И в этот раз я не шучу.

МАКО: У нас кое-какие ответы всё же имеются. А остальное… догадки. Мы выложим лучшие карты из всех, какие имеем. Может, это и не флеш-рояль, но хватит, чтобы сорвать куш. И кто знает? Может статься, наша версия окажется правильной. И не такое бывало.

АНК: [шепчет] Если я скажу, что она мертва, это станет правдой.

МАКО: Тогда не говори.

АНК: Хочу вернуться и начать заново. С первого кадра. Во время грозы. С серебристой корзины. На этот раз я всё сделаю правильно. Я могу лучше. Просто нужен ещё один дубль.

Начнём с самого широкого из всех панорамных планов и будем его сужать: итак, бесконечные огни в бесконечной тьме. Десять огней – оттенки золота, синевы, зелени, ультрафиолета и красноты. Один-единственный розово-оранжевый фонарик висит посреди широкого, бескрайнего ничто, где нет ни пола, ни потолка. Всякий раз, когда он поворачивается вокруг своей оси, проходит год. Ближе. Город на поверхности фонарика, огороженный каналами, похожими на бархатные верёвки. В городе единственное здание, похожее на за́мок, но не совсем, узкое, высокое, украшенное мандариново-агатовыми колоннами, с горгульями, которые в лапах держат сердца, а во рту – пионы, с окнами, обращёнными к морю. Двери тихонько закрываются и защёлкиваются; все, кому надо, уже внутри.

Начнём с самой обезличенной перспективы, потом сузим апертуру: что видят горгульи, когда смотрят в окна?

Незадолго до ужина в каждой комнате отеля «Вальдорф – Белый Пион» начинают звенеть телефоны. Пока венерианские тени цвета примулы и подсолнуха вьются и золотятся, словно осенние листья, в каждой комнате отеля «Вальдорф – Белый Пион» чья-то рука снимает полированную латунную трубку после второго звонка. По всей Станции зажигаются огни, словно надвигается армия светлячков, и в каждой комнате отеля «Вальдорф – Белый Пион» из телефонной трубки льётся милый и мелодичный женский голос.

«Если вы соблаговолите собраться в Миртовом холле через четверть часа, мистер Сент-Джон организует вечернее представление. Будут поданы освежающие напитки».

Выверяем объектив: что видят окна, когда заглядывают в комнаты?

Платья достают из гардеробов; отпаривают смокинги; поспешно отыскивают туфли и шляпы. Едва звенит колокольчик, оповещающий об ужине, из каждой комнаты в «Вальдорфе – Белый Пион» кто-то выходит – терзаясь сомнениями, о чем-то размышляя, поправляя сверкающее ожерелье или дрожа от нервного напряжения. Один за другим гости отеля занимают места на кушетках, в креслах, шезлонгах и на барных табуретах Миртового холла; бархат к вельвету и плюшу; платья и брюки вдавливают бледный как пепел цветущий мох в толстую обивку. Граммофон играет какую-то изысканную старую мелодию. Комнату наполняют негромкие разговоры, представления – многие гости до этого вечера не были знакомы. Руки теребят сигары, сигареты и распылители – многие гости наделены пороками, которые предпочитают не ждать подходящего момента. Духи, пот, тальк, страх – многие из гостей носят все четыре аромата сразу.

И опять выверяем объектив. Прочь обезличенную перспективу, разбейте её каблуком, как бокал на свадьбе. Что видят игроки?

Анхис Сент-Джон и Цитера Брасс плавной походкой входят в холл. Воздух взрывается от череды фотовспышек. На ней облегающее платье без бретелек, которое от вспышек отсвечивает серебром. По краю трепещут бледно-розовые перья; узкий треугольник крашеной крокодиловой кожи взмывает к смелой розетке из аметистов и грозных крокодильих зубов в нижней точке выреза, обнажающего спину. На нём тёмный красно-коричневый смокинг, светло-серые брюки и рубашка такой белизны, словно ткань изготовили ангелы. Тёмно-розовый широкий галстук расцветает у горла, скреплённый единственной булавкой с миниатюрным тигровым глазом, а жёлтые как масло кожаные перчатки блестят в тусклом свете. Цитера сияет, её движения мягки, словно шимми в темноте. Анхис – пышущее румянцем воплощение здоровья, его тёмные волосы смазаны бриолином и густы, короткая бородка ему идёт, глаза его ярки, как солнечный блик на увеличительном стекле.