— ОНИ! — страшным голосом прошипел Гамлет. — Это заговор! Заговор похуже, чем заговор против моего отца! Ваш муж, Клавдий!..

Полилась долгая обличительная речь. Сравнивались два портрета — лица братьев. Гамлет-старший («Лоб, как у Зевса, кудри Аполлона, взгляд Марса, величие Меркурия — вот ваш первый муж») и Клавдий («Словно колос, пораженный порчей, в соседстве с чистым»). За ширмой недовольно заворочались. Потом пошли рассуждения о стыдливости, валянии в сале продавленной кровати, об испарине порока, падении, петрушке в королях, карманнике на царстве, завидевшим венец на полке, взявшим исподтишка и вынесшим под полою…

А потом началось то, о чем Шекспир не писал и не мог писать в связи с новыми обстоятельствами.

У королевы, отлично знавшей, что вокруг сидит полдюжины почти посторонних людей, лопнуло терпение и она весьма громкоголосо высказала Гамлету все, что она думала о своем предыдущем муже, о Клавдие, Гамлете, пронырливых Розенкранце и Гильденстерне, их прошлом, настоящем, будущем, родственниках, привычках в любви и закончила тем, что предложила Гамлету сходить в ближайший бордель, предположив, что все его проблемы кроются… в общем, об этом в приличном обществе лучше не упоминать. Шекспир, видимо, вертелся в гробу, как волчок, сожалея, что упустил такую сцену, а у Гамлета отвисла челюсть и потекла слюна с угла рта. Взгляд принца застыл на пустоте. Он явно следил за кем-то, кого в комнате не было.

— Под ваши крылья, ангелы небес… — выдавил Гамлет, ни к кому не обращаясь. Вернее, обращаясь к той самой пустоте. — Что вашей статной царственности надо?

— О Боже, с ним опять припадок! Гамлет, с вами все в порядке?

— Тише, спугнете, — отмахнулся принц и подошел к кому-то невидимому, стоявшему у стола. — Смотрите, как он бел! Отвернись, твои глаза разрывают мне душу!

— Точно, шизофрения, — шепнул Дастин мне на ухо. — С галлюцинациями. Сейчас он видит то, чего никто не видит. Довели человека до ручки. А ну, давай вылезем и его скрутим, а то зарежет кого-нибудь ненароком.

— С кем ты говоришь? — требовала королева у сына.

— Как, вам не видать?

— Нет, ничего. Только вещи, мебель…

— И не слыхать?

— Наши голоса я слышу.

— Вот туда взгляните! — завопил Гамлет, вытягивая руку. — Отец мой, совершенно как живой! Скользит! Уходит в дверь!

Я решительно отодвинул штору и, держа руку на шпаге, громыхнул:

— Сударь, это плод вашей больной души! По части видений духов болезненный бред весьма искусен!

За плечом засопел Дастин.

— Ах, так? — поднимая голос до ультразвуковых высот, взревел принц и обнажил шпагу. — Тут крысы! На пари — готово!

Дальнейшую сцену описывать я не берусь. Гамлета заламывали втроем — я, Дастин и пыльный Лаэрт. Сопротивлялся он с силой немыслимой для обычного человека. Такими сильными бывают только настоящие психи, это я знаю хорошо, благо поработал в госпитале по молодости лет. Сдернули штору, разорвали на полосы (ткань разрезал своим кинжалом король Клавдий), опутали руки и ноги. Королева рыдала в голос, к ней присоединилась Офелия, уяснившая, что трона ей не видать, Полоний сначала всхлипывал, потом упал в обморок, но этого никто не заметил — все были заняты Гамлетом. Наконец, светлейший принц выдал натуральнейший судорожный припадок (едва не откусив Дастину палец), подергался и затих. Когда все более-менее утихомирились, я отдышался и вышел вперед.

— Господа! — провозгласил я. — Хватит несчастий для одного-единственного вечера! Сир, извольте пригласить стражу. Пусть приведут мессира Горацио, антрепренера театра «Глобус» Хэнслоу и его актеров. Устроим маленькое семейное судилище, чтобы не выносить сор из замка.

— Право суда находится в руках короля, — прохрипел Клавдий. — И не вам здесь командовать, Гильденстерн!

— Я Розенкранц, а Гильденстерн — он, — я ткнул пальцем в Дастина. — Сир, извольте потерпеть. Мы обещали открыть вам правду и мы ее откроем. Всем. И чтобы никто не ушел обиженный.

Король, опустив плечи, поник. Почему-то согласился.

— Розенкранц, позвал я Дастина, — будь добр, сбегай за Марцеллом, десятником стражи, он нам пригодится. Остальным могу сказать — сегодня мы раскрыли опаснейший заговор против короны Дании, и убедились в истинности болезни принца Гамлета.

Гертруда снова разрыдалась.

* * *

— Ну и переполох, когда подвох наткнется на подвох, — вздыхая, качал головой Дастин. Благородное общество более-менее утихомирилось, лишь королева всхлипывала в носовой платочек, а Офелия вытирала глаза. — Ваше величество, мне не хотелось бы испытывать на себе и своем друге ваш монарший гнев, однако смею напомнить…

— Знаю, знаю, — отмахнулся Клавдий. — Вы действовали по моему приказу, исполняли королевскую волю. Я сам виноват, что дело закончилось настолько плохо. Надо было просто отослать Гамлета в Англию.

— Вовсе и не плохо, — заявил я. — Все остались живы и даже почти здоровы. Правда, вам придется подыскивать нового кандидата на роль наследника трона, ибо монсеньор Гамлет Датский… э-э… слегка нездоров.

— Наследники — дело наживное, — гнусным голосом откомментировал Лаэрт, но поймал на себе убийственный взгляд короля и заткнулся.

— Розенкранц, Гильденстерн, когда вы собираетесь начинать свое судилище? Или мы так и будем здесь сидеть?

По косяку двери стукнула латная перчатка. Начальник стражи Марцелл, впустив вперед троих солдат с обнаженными мечами, втолкнул в комнату несчастного мистера Хэнслоу и двоих актеров, на которых мы указали.

— Что Горацио? — я строго посмотрел на десятника.

— Ищем-с, — буркнул Марцелл и на всякий случай добавил: — Милорд.

— Ищите-ищите. Когда найдете, немедленно сюда. Что ж, Марцелл, заберите своих людей и встаньте у двери. Нам никто не должен мешать. Будете подслушивать — уши обрежу. Государственная тайна! Слово и дело! Ясно?

Марцелл отсалютовал и ретировался.

— Сир, — с видом самоуверенного американского прокурора, в точности знающего, что обвиняемый виновен, а труп спрятан под кушеткой, я прошелся по опочивальне от окна к двери и обратно. Надо было начинать перекрестный допрос. — Сир, ответьте, Гамлет — ваш родной сын?

— Да по какому праву? — вскинулся Клавдий, но наткнулся на властный жест Дастина.

— Вопросы здесь задаем мы. Итак, сир? Признаете ли вы, что двадцать пять лет назад вы вступили в прелюбодейную связь с присутствующей здесь мадам Гертрудой, являвшейся в то время женой вашего старшего брата?

— Да он эту связь и не прекращал! — выдохнула королева. — А что мне было делать? Муж был законченным кретином и импотентом, его интересовали только войны и вино… Стране требовался наследник, а Клавдий в те времена являлся очень привлекательным мужчиной… Вы меня понимаете, господа.