— Ага, они уговорились о спектакле, — догадался Дастин и потянул меня за рукав в сторону. — Надо что-то делать. Спектакль вызовет огромный переполох. Слушай, ведь Лаэрт трепался, будто в своем университете играл на театре… Кажется, я кое-что придумал.

— Гляди, король! — выдохнул я, заметив приближающуюся свиту. — Сматываемся. Куда ушел Хэнслоу, видел? Беги к нему, возьми за манишку и как следует потряси. Я иду искать Лаэрта. Только бы успеть!

* * *

Спектакль, даваемый в королевском замке, оформили побогаче, нежели в деревне. Мастеровые за какой-то час сколотили дощатый помост-сцену, обслуга убрала кулисы потертым бархатом (некогда служившим шторами), фигляры мистера Хэнслоу приоделись, намазали морды белилами и румянами, и теперь сидели всей гурьбой за натянутой позади помоста материей, пробавляясь стаканчиком плохого вина для придания себе пущей смелости. Пока не началось действо, благородную публику развлекали жонглировавшие и пускавшие изо рта огонь мимы.

Я, вспоминая свои приключения в качестве Юлиана, разгильдяя, виконта и поэта, тужился, пытаясь выродить сколь-нибудь приемлемые рифмованные строчки, записывая их на плохом пергаменте. За спиной перепуганного Хэнслоу громоздился угрюмый Дастин-Розенкранц (ну, или Гильденстерн…), рядом расхаживал улыбающийся от уха до уха Лаэрт, предвкушавший забавную проделку, а сидевшая в кресле первого ряда Офелия бросала в сторону наших теней оч-чень заинтересованные взгляды. Гамлет, устроившийся у ее ног (что было прекрасно заметно сквозь тонкую щелочку в материи кулис), изрядно нервничал. Поодаль от принца, но на втором плане расположился силившийся казаться безмятежным Горацио.

— Готово! — выдохнул я. — Лаэрт, иди сюда! Ты хвастался, будто у тебя отличная зрительная память? Эти строки надо запомнить с одного раза.

— Угу, — кивнул сынок премьер-министра, впиваясь взглядом в листок. Прочитал, присвистнул: — Розенкранц, да ты спятил! Это же чистой воды крамола!

— Во благо государства, — патетически произнес я. — Или вас, сударь, заботит немилость со стороны принца? Хэнслоу?

— Да, сударь, — всхлипнув, отозвался толстяк. — Мои актеры сделают все, как вы приказали. Надеюсь, Билли на этот раз выучил свою роль и не будет нести отсебятину.

— Отсебятину? — рявкнул я, картинно положив ладонь на рукоять шпаги. — Уши обрежу!

Хэнслоу едва не разрыдался, но все-таки нашел в себе силы встать и дать сигнал небольшому оркестру театра. Трубы взвыли до крайности немелодично, бубухнул барабан, запищали флейты, а Лаэрт, загримированный до неузнаваемости, посмотрел на себя в серебряное зеркальце и сплюнул. Видок был тот еще: доспех из папье-маше (использовавшийся ранее «Призраком»), сантиметровый слой белил на щеках и бумажная маска в виде черепа, болтавшаяся на ниточках на груди.

— Дастин, — подтолкнул я напарника, мимоходом показывая кулак дрожащему от страха мистеру Хэнслоу. — Охотник и жертва меняются ролями. Гамлет и Горацио следят за королем, мы следим за ними. И чтоб в оба глаза!

— Все следят за всеми, и только бедный король Клавдий пришел честно смотреть пьесу, — вздохнул Дастин. — Сиди здесь, я пошел к Офелии. Она тоже должна надзирать за принцем.

Пока что действо на подмостках развивалось в соответствии с основным течением сценария спектакля «Герцог Гонзаго». Театральные король и королева клялись в вечной любви, мелодраматично вздымали руки, надсаживали голоса…

Померкни свет, погибни урожай!

И день и ночь покою я не знай!

Отчаянье заволоки мой взор!

Будь жизнью мне отшельницы затвор!

Недобрый вихрь развей в небытии

Мои надежды и мечты мои!

Малейший шаг ввергай меня в беду,

Когда, вдова, я замуж вновь пойду!

— с завываниями голосила накрашенная монархиня.

— А ну как обманет, — фыркнул стоявший рядом со мной Лаэрт.

— По-моему, леди слишком много обещает, — поддержал я. — Так, пошел Луциан!

Вот тут-то и начались изменения, внесенные нашей легкой рукой в равномерное течение спектакля. Луциан, племянник короля (а последний спал в кресле, поставленном посреди сцены) — отвратительный тип с густыми бровями, в черной одежде и с бутылкой яда в руке, на которой, дабы не возникало сомнений, была приклеена этикетка с черепом и костями — зловеще продекламировал свое знаменитое: «Теки, теки, верши свою расправу, Гекате посвященная отрава!», но вдруг поскользнулся. Для этого Дастин заранее положил на сцену тыквенную корку. Бутылка отлетела в сторону, злодей Луциан простерся на полу и, удрученный неудачей, уполз за кулисы. Посмотрев на Гамлета, я понял: скоро разразится гроза.

Театральный Король проснулся. Промямлил что-то на предмет тяжелого похмелья (придумка Лаэрта), увидел валявшуюся бутылку и, спросонья не разобрав, что к чему, приложился. Среди зрителей раздались первые смешки, ошарашенный Гамлет сделал попытку подняться, но Офелия и Дастин аккуратно усадили его на место, нашептывая с двух сторон: «Да что вы, принц, такая интересная пьеса! Очаровательная трактовка!»

Король на сцене умирал в страшных корчах, брызгая пеной и слюной (в бутылке была смесь из пива и мыльной воды, приготовленная специально для этого случая). Зрители недоумевали. Горацио сидел с раскрытым ртом, Клавдий жирно хихикал, Гертруда зевала, Полоний дремал.

Наступил звездный час Лаэрта.

На сцену выбежал мальчишка, переодетый сыном и наследником герцога Гонзаго. Прочел несколько строчек о тоске по отцу и вдруг замер: с другой стороны подмоста на него шел сверкающий Призрак — длиннющий развевающийся плащ, бумажный череп вместо лица и страшный обнаженный меч в руке.

Дальше все было в точности по Шекспиру:

Я дух родного твоего отца,

На некий срок скитаться осужденный

Ночной порой, а днем гореть в огне!..

Моими, Дастиновскими и Лаэртовскими стараниями театральный Призрак провещал то, что говорила Гамлету поддельная Тень, включая заключительные слова «Прощай, прощай, и помни обо мне». В первом ряду зрителей обозначилась мышиная возня — Дастин, Офелия и привлеченный к маленькому заговору против принца стражник Марцелл едва сдерживали Гамлета, начавшего брызгать слюной не хуже театрального короля. Мельком посмотрев на свинцовое лицо Горацио, я понял — удар нанесен. Остается добить противника.

— Ты — мой отец? — тоненько закричал актер, игравший принца. Подбежал к Лаэрту, принявшему позу растерянности. — Не верю! Сорвемте маски!

Бумажная личина скелета полетела в сторону, и зрителям предстала размалеванная физия нашего рыцаря-актера. Красные щеки и багровый нос клоуна, рыжие патлы, торчащие во все стороны… Затем «принц» оборвал с Призрака доспехи, под которыми оказался костюм фигляра. Публика посмеивалась, но не хохотала. Смешки утихли, когда Призрак поднял руку, чтобы начать новый монолог и обвинить во всем проклятого Луциана, подговорившего бедного актера обмануть принца…