— Но промахнулся же, — засмеялся Махно.

— Случайно, сволочь, промахнулся. Если б не этот комиссар, он меня бы ещё в кабинете взял. И это командарм?

— Два сапога пара — Троцкий с Ворошиловым.

— Нет, Нестор, какой идиотизм, они вздумали сменить и командиров полков, и как думаешь, с кого начали?

— С Паталахи, наверно?

— Точно. Как угадал?

— Самый большой полк, 8 тысяч.

— Из них 3 тысячи без винтовок. Паталаха отказался выполнять приказ Ворошилова и самовольно с отрядом пробился в родную Вербовую, занял её. Был окружён белыми, бился сколько мог, сам погиб, а уцелевшие разбежались. Петренко 20-го июня освободил Гуляйполе, но удержать не смог, и когда дрался у Заливного, к нему приехали 10 молодцев, чтоб арестовать его. Он их всех расстрелял и объявил войну красным.

— Молодец Петренко, — сказал Нестор. — Мы уже их лупим. Намедни разбили полк. Красноармейцы против наших не тянут, деморализованы всеобщим бегством. Почти не сопротивлялись, командиров и комиссаров мы порубали, а рядовым велели сдать оружие и на все четыре стороны. Почти половина к нам попросилась. Принял. А куда им деться? Вернутся к своим, наверняка ими Чека заинтересуется, как же: у Махно были.

— Да, Нестор, на тебя они злятся сильней, чем на Деникина: предатель, разбойник, мародёр.

— Знаю, Виктор. Вон даже мой давний друг Дыбенко издал приказ: где бы кто ни встретил Махно, чтоб его расстрелял. Ещё бы им не злиться: красноармейцы ко мне целыми ротами переходят. Надысь рассказывали, как перед одной выступал Дыбенко, поливал меня грязью, так ему кричали: «Не ври как сивый мерин, мы все уйдём к Махно!» Так что, Витя, правда на нашей стороне и народ это нутром чувствует. Мне иной раз, веришь, кажется, что Троцкий с Ворошиловым агенты Деникина. Ей-ей.

— Судя по их действиям, пожалуй.

На следующий день Махно и Белаш ехали впереди отряда верхом на конях, Нестор неожиданно сказал:

— Виктор, ты помнишь, я вчера тебе рассказывал о митинге, на котором выступал Дыбенко, и как ему кричали красноармейцы. Помнишь?

— Помню.

— Мне эта фраза приглянулась, и я стишок придумал:

Ну как?

— По-моему, очень складно, — искренне похвалил, улыбаясь, Белаш. — Всё сочиняешь, Нестор Иванович?

— Да когда тут, — вздохнул батька. — Так. Засядет иногда в голове строчка красивая, мусолишь её, мусолишь, ан, глядишь, стишок вытанцовывается.

«Сказать или не сказать? — подумал Белаш. — Нет, не надо, ещё обидится». За глаза штабные шутливо меж собой иногда называли батьку «Пушкиным» за его пристрастие к сочинению стихов, а главное, за чтение перед ними, с извечным вопросом: «Ну как?» Мало разбираясь в этом, обычно хвалили: «Складно». Кто-то из грамотеев однажды ляпнул: «Как у Пушкина», но от этой похвалы Нестор поморщился, на грамотея глянул неодобрительно. С той поры кроме «Складно» никаких оценок не было, а «Пушкин» ушёл как бы в подполье.

— А вон и Кампанеевка, — сказал Махно, указывая на село. — Тут и передохнем.

В этот миг справа, со стороны кладбища, захлопали выстрелы, первая же пуля пропела буквально под носом у Махно, видимо, стрелок целил ему в голову. Нестор рванул повод, крикнул:

— Живо в балку!

Конники, следовавшие сзади, скатились за батькой. Оттуда высмотрели какого-то мужика, ехавшего на телеге.

— Петя, — обернулся Махно к Лютому. — Возьми хлопцев, догоните его и ко мне.

Подъехавшего мужика Нестор спросил:

— Кто стоит в селе? Красные?

— Ни, григорьевцы.

— Хо-хо, на ловца и зверь бежит. Я сейчас черкну записку, передашь её командиру. Виктор, бумагу и карандаш.

Получив бумажку, положил её на жёсткую кобуру маузера, написал: «Григорьев! Разве так союзников встречают? Не хватало ещё нам меж собой сцепиться. Батько Махно».

Когда мужик уехал, Белаш спросил:

— Ты что, всерьёз хочешь Григорьева в союзники?

— Найди мне лучшего, — нахмурился Махно. — Ты читал его универсал? Он против чекистов и большевистской политики на селе. Что ещё надо? Тут я с ним заодно.

— А антисемитизм?

— Ничего, перевоспитаем. У меня в дивизии их немало было. Перевоспитали.

Ждать пришлось довольно долго, около двух часов. Наконец появился на коне григорьевец, подъехал, представился:

— Командир роты Бондарь.

— А где же сам атаман? — спросил Махно.

— Он отдыхает на хуторе.

— Что ж вы по своим бьёте?

— У вас же на лбу не написано, что вы свои. Вот хлопцы на заставе и начали стрелять. Звиняйте, батько Махно, бывает.

— Это верно, — усмехнулся Нестор. — Бывает, что и башку пробивают. Надеюсь, вы не будете против, если мы тут в селе разобьём лагерь.

— Помилуйте, будем только рады.

— А когда атамана увидим?

— Я пошлю за ним на хутор. Думаю, к утру явится.

На следующий день появился Григорьев, невысокий, широкоплечий, лобастый мужчина в полувоенном френче и в гражданских брюках поверх сапог.

— Ага, наконец-то вам прояснило, — вскричал он. — Я рад, очень рад встрече. Давно мечтал побачить батьку Махно, наконец сподобился.

Он пожал Нестору руку, не переставая говорить:

— У вас жиды есть?

— Есть, — отвечал Махно.

— Значит, будем бить.

— С чего ради?

— Понимаешь, занял я Одессу, глазом не успел моргнуть, а уж тут тебе Ревком образовался и в нём одни жиды. Где ж справедливость? Пока я шёл в атаку, их рядом не было. Я город взял, а они тут как тут. Ну хлопцы тоже возмутились. Ну я их всех к ногтю, только комиссар ревкома Богун удрал, сволочь, и комиссар порта Молыцкий слинял, а то бы и им было. Я всех нехристей к стенке...

Штабисты Махно переглядывались недоумённо: «Вот так союзничка бог послал». Наконец Нестор перебил хвастливого атамана:

— Это вы писали универсал?

— Да, я. А что?

— Я немного с ним не согласен.

— Готов выслушать ваше мнение, батька.

— Давайте тогда соберём ваших и наших командиров, примем решение, обсудим ситуацию.

— Согласен.

— Каков у вас отряд?

— 500 штыков и 20 сабель.

— Не густо. У нас, пожалуй, получше будет.

— У меня в Одессе целая дивизия была. А они мне приказ: иди в Венгрию, помогай революции. А чего я там не видел? Мне и здесь неплохо... — Григорьева опять понесло, видимо с похмелья. И Нестору пришлось снова его останавливать: