Я тут же отправляюсь в его кабинет. Солнце светит вовсю, превращая живописный шедевр «Миланты» во что-то бурлящее, переливающееся и отвратительное. Придав себе деловой вид, на тот случай, если кто-нибудь вдруг войдет, я становлюсь возле ящика для корреспонденции, но держу дверь в поле зрения, чтобы никто не застал меня врасплох. Потом захожу в его электронную почту и быстро набираю:

Я отсылаю это и спешу скорей к своему столу, откуда отправляю ответ:

Затем я галопом скачу в его кабинет и пишу:

Вернувшись к своему столу, я сажусь и снова читаю Письмо Реганы… Отказались бы от подписки на журнал двадцать тысяч читателей, если бы вдруг узнали, что оно написано никем из Массапикуа? Подмышки вспотели, но я чувствую себя превосходно и радуюсь своей храбрости. Какой смельчак! Перечитываю копию дважды и делаю пометки на полях. Я ее читаю так, словно она была написана кем-то незнакомым, и «пользующийся дурной репутацией» кажется мне не таким уж избитым выражением. Я не собираюсь больше терпеть никаких «недовольных гримас» от этого «повесы».

* * *

Марджори стала арт-директором… это было ежу понятно с самого начала.

В ее честь организован обед во «Флориане», на который приглашены все сотрудники журнала. Присутствуют на нем и некоторые «версальские» шишки, вроде Мартина Стоукса и других типов в костюмах-тройках, с жалованьями в миллион долларов и акциями корпорации. О ее новом назначении написала «Таймс», благодаря чему она хотя бы раскрыла эту газету.

Среди прочих сотрудников со мной за столом сидят Лиз и Олли, вместе с ассистентами из отдела моды. За нами находится стол «Черной дыры», но когда я поворачиваюсь назад, то могу разглядеть только плечи Вилли, потому что их стол находится в темном углу, за тремя колоннами. (Это своеобразное «место для детей».) Рядом с ним пристроилась Фантом, корректор, с такой бледной кожей, что на расстоянии двадцати метров видны проступающие сквозь нее вены. Она тихая и настолько прозрачная, что, должно быть, способна проходить сквозь стены. Айви сидит напротив меня, и когда она ловит на себе мой взгляд, то опускает глаза и нервно теребит салфетку. Олли и Лиз устроились напротив друг дружки; может быть, Олли пытается заигрывать с Лиз под столом, а она убирает ноги.

Тэд Таррант, издатель «Ит», произносит короткую речь, в которой ни разу не упоминает имени Марджори; вместо этого он нудно талдычит о доходах от рекламы, тираже и кривой нашего роста. Затем встает Бетси и говорит, что глубоко взволнована выпавшей честью объявить, что Марджори отныне наш новый арт-директор. Когда Марджори поднимается, звучит бурная овация, на какую только способны сто сорок пар рук. Но щеки ее не пылают… что удивительно, поскольку рыжеволосые обычно заливаются от волнения румянцем. Возможно, это оттого, что она уже сотни раз представляла себе подобную картину, и теперь церемония ее не волнует.

— Всем большое спасибо, — говорит она, искрясь от счастья.

Потом сообщает нам, что переход будет «бесшовным», и, как только она произносит это слово, я сразу вспоминаю, как однажды ночью, приехав к ней домой, нашел ее связанной парой черных колготок.

— Как ты это сделала? — спросил я ее.

— Не я. Это сделал парень, который был перед тобой, — ответила она со смехом. (Я тогда подумал, что она шутит.)

После десерта и кофе настает время возвращаться на работу.

Мы с Лиз и Олли выходим из «Флориана» и вместе идем к метро. За нашими спинами слышны стук открывающихся и закрывающихся дверей автомобилей и топот ног шоферов.

Я оглядываюсь и вижу, как Тэд Таррант, Марджори и Бетси садятся в один лимузин, а позади них Марк Ларкин вместе с Мартином Стоуксом и еще двумя господами в костюмах-тройках — в другой.

Марк Ларкин садится в лимузин. Мне становится нехорошо.

Автомобили отъезжают, и я вижу Вилли, стоящего вместе с Фантомом под козырьком у подъезда ресторана. Ветер разбрасывает редеющие волосы Вилли во все стороны. На Фантоме модные брюки, но кажется, будто они просто висят в воздухе, как это показывают в комедийных фильмах о привидениях. Вилли смотрит на то, как лимузин с Марком Ларкином медленно выруливает в сторону Шестой авеню, и поворачивается ко мне с пугающе отрешенным видом.

Он убьет его. Вот о чем говорит его взгляд. Он сделает это, и его совсем не волнует, поймают ли его потом или нет.

* * *

Лесли не было неделю. Политика «Версаля» такова: они предоставляют пять «траурных» дней в году, и на этом все. Если нужен еще хотя бы один день, его вычтут из отпуска. Если в течение двенадцати месяцев человек не использовал эти дни, то они не перебрасываются на следующий год. Так было, когда у нашего главного технолога Лори Крук в прошлом году сдохла кошка, и Лори взяла пять дней отгулов. Когда же спустя несколько недель умерла ее сестра-близнец, это уже никого не волновало — «траурный» лимит был израсходован.

Когда Лесли возвращается, я встречаю ее в аэропорту, и мы берем городское такси (через «Джихад Кар Сервис») до Манхэттена. Она выходит из самолета бледная и осунувшаяся, что объясняется и долгим перелетом, и пережитой недавно церемонией похорон.

— Как все прошло? — спрашиваю я, когда машина выезжает из аэропорта. Время за полночь, и движение на трассе не очень оживленное.

— Ужасно, — отвечает она. — Не дай бог снова пройти через это.

(Ну, с оставшимся родителем ей придется все это испытать еще один раз.)

— Я прочел некролог в лондонском «Таймс», когда вернулся.

— Похороны были превосходно организованы, хочу заметить.

— Не сомневаюсь.

— Очень пристойные. Без сантиментов.

Мы молчим некоторое время, затем она говорит:

— Я так рада, что ты успел познакомиться с ней. Для меня это довольно много значит.

Я скашиваю глаза, чтобы проверить, смотрит ли она на меня и если смотрит, то с каким выражением… но она отвернулась. Не явись я в Болтонс в том жутком состоянии, Лилия была бы до сих пор жива. (Не знаю, насколько это соответствует истине, но я себя убедил, что она пострадала из-за меня.)

Но по внешнему виду и голосу Лесли я догадываюсь, что ее отец не «крошил на меня батон». Или просто не весь.

— Она умерла за любимым занятием, — говорю я.

— Тебе удалось посмотреть сад?