– Телефон там имеется?

– Сейчас посмотрю в справочнике.

Через минуту я уже набрал номер:

– Здравствуйте. Это Олег… Бессонов, журналист из Москвы. Могу я поговорить с Альбиной Викентьевной Павловой?

– К сожалению, ее сейчас нет. Ей что-то передать?

– О нет, у меня дело срочное и личное. Я могу ее найти по мобильному? Или по домашнему? Она будет завтра?

– Альбина взяла краткосрочный отпуск. Ни домашнего, ни мобильного ее я не знаю.

– Скажите…

– Если хотите, я соединю вас с техническим центром. Она работает именно там. Но… сомневаюсь, что кто-то чем-то сможет вам помочь.

– Я буду признателен за любую помощь.

В трубке заиграла музыка, потом мужской голос отрывисто произнес:

– Да!

– Олег Бессонов, тележурналист из Москвы. Я хотел бы поговорить с Альбиной Павловой. Это возможно?

– Она в отпуске за свой счет.

– Ее мобильный или домашний… Дело весьма срочное.

– Вы с нею хорошо знакомы… э-э-э… Олег Бессонов?

– Нет. Скорее случайно и кратковременно. Но то, что она рассказывала, меня крайне заинтересовало… Как журналиста.

– Эта стер… серьезная дама даже общалась с вами?

– Некоторое время. В кафе.

– Тогда вы – красавчик. А увлечь… Увлечь идеями она может. Но да будет вам известно, дама проработала много лет психиатром в сумасшедшем доме… И ее бредовые вымыслы красивы, но пусты. И если она вас увлекла… то просто хочет затащить в койку.

– Кажется, вы ее… недолюбливаете?

– Недолюбливаю? Это слишком мягкое слово. Она высокомерна, как статуя Командора. Вернее, Командорши, если бы таковая имелась. И так же холодна. До скользкой брезгливости.

– Зачем вы мне все это говорите? Человеку незнакомому?

– Просто хочу вас предостеречь.

– Скажите, остальные сотрудники относятся к ней…

– Я – самый мягкий и корректный. С ней никто не хочет работать. И она всегда сидит в студии ночами и – одна.

– Почему бы вам просто ее не уволить?..

– Эта су… сущая ведьма чем-то приворожила нашего начальника. Вернее… Его сын был наркоманом…

– Она излечила его от наркомании?!

– По крайней мере, наркотики тот больше не принимает. Но – стал компьютерным психопатом. И длится это уже два года – с тех пор, как она у нас работает. Уволить ее невозможно. У мальчика случаются тяжелейшие депрессии, он находится на грани самоубийства, а Альба умеет эти приступы… купировать. – В трубке воцарилось молчание. – Олег, вы действительно московский журналист?

– Да.

– Напишите статью. Или сделайте передачу. Материалов мы вам предоставим уйму. Но такую – чтобы эту Альбу вышибли отсюда с треском и шумом!

– Я подумаю над этим…

– Подумайте. И – не обольщайтесь этой…

– А все-таки… ее телефон… или адрес…

– Вы так и не поняли? Да нет ни у кого ее телефона, потому что… нет таких денег, за которые кто-то заставил бы любого из наших сотрудников общаться с ней!

– Вот даже как.

– Именно.

– Извините за беспокойство.

– Вся жизнь – беспокойство. «Покой нам только снится», – как сказал поэт. Вам – снится?

– Нет. У меня бессонница.

На душе у меня было пусто и как-то слезливо… Я снова взял Анины рисунки и начал их перелистывать, напевая совершенно неосознанно:

– «На этой выставке картин сюжет отсутствует один – где вы вдвоем, где вы – со мной…»

– Вы любите ее, Олег? – спросил было Андрей, но запнулся, покраснел… – Не отвечайте… Скажите, а сама Аня… ведает о своем даре?

– Не думаю… Для нее это – наваждение… Она его боится. А порой мне казалось, она слишком занята…

– Чем?

– Несовершенством мира. И поисками совершенства в нем и себе самой.

– Совершенство спит в каждой душе… И может быть, назначение этой девочки – пробудить его своим даром?

– Может быть.

Но где она теперь? Где? Тревога моя нарастала, и мне показалось, что я вижу ее привязанной к креслу, и вену на руке протыкает тонкая игла шприца… Я мотнул головой. Тупик. Закрыл глаза. И мне представился замерший и замерзший город, и ледяное, продуваемое студеным ветром пространство вокруг, и…

«…Падает снег… во мне кричит мое отчаяние… этот бесстрастный бег по замкнутому кругу… эта невыносимая тишина… это белое безмолвие…»

Слова песни Сальваторе Адамо… И она – звучит наяву! Ожил телефон!

– Да! – крикнул я в трубку.

– Не нервничай так, Дрон. Твоя девчонка – у нас. А у тебя – ее рисунки. Они нам нужны. Ты умный – нашел. Но и мы – не глупее. Мы нашли тебя. Сказать как?

Тоже мне тайна… Раз они искали рисунки, то просто озадачили кого-то из служащих «дома скорби» деньгами – чтобы отзвонился, если кто проявит интерес… Кого? Тоже исчислить просто: скучающие тети в регистратуре… Все телефоны там запараллелены; все посетители – на виду. А вот хвоста за потрепанным «москвичом» доктора Плотникова я не заметил. Скорее всего, его и не было: знали, куда едет. Так отчего не прошерстили загодя весь дом бабушки Клавы? Не разнесли по дощечке и по кирпичику? Не раскопали огородик по квадратам? Нужды не было? Или – времени?

– Ну что молчишь, Дронов? Махнем? Нам – ее каракули полуторадесятилетней давности, тебе – саму кралю. Красавица редкая, обмен явно неравноценный, – в трубке послышался смешок, – но чего не сделаешь ради искусства!

– Когда? Где? Как?

– Ишь зачастил! В полтораста метрах от домика, где ты теперь находишься, стоит автомобиль. Дойди до него пешочком. Один. С папочкой под мышкой. А перед тем – покажи нам, что в ней. С расстояния в сто метров. – Снова послышался смешок. – Бинокль у нас хороший, и старые газеты мы в оплату за жизнь твоей ненаглядной не примем.

– Но…

– И не торгуйся, Дронов. У тебя ничего нет для торга. Ни выбора. Ни времени. Ни золота партии. – Снова послышался смешок. – Только ум, честь и совесть[29].

Я выглянул в оконце. Действительно, у дороги, но чуть поодаль, стоял джип с тонированными стеклами. До него – выжженное солнцем пустое пространство. Я пройду почти половину, покажу, что в папке действительно интересующие их рисунки и… И – что помешает им застрелить меня? Ничего.

– Аня в машине?