Договор с хат-логримом и его хозяином истек осенью того года, когда Лауру исполнилось двадцать три. Маркиз собирал вещи, чтобы освободить особняк, купленный для него в столице. Имущества он накопил немного, денег – и того меньше. Брак второй сестры потребовал затрат: эта девица, куда более практичная, чем старшая сестра, не постеснялась приехать и подробно изложить свои проблемы. Он помог.

И теперь с улыбкой вспоминал, как нахалка уходила из съемного дома, задрав свой милый глупый носик. «Не думай, что я буду иначе к тебе относиться, ты мне не брат», – выпалила она на пороге и побежала к карете. Там ждала старшая из сестер, переживая, что приходится останавливаться возле этого дома…

Лаур не хотел оставлять себе денег, нажитых на эр-герцогском содержании, и отдал их легко.

Он уже собрался уходить, когда к парадному крыльцу подкатила вторая карета – без герба, скромная и смутно напоминающая о его приезде в столицу. За пять лет хат-логрим ничуть не изменился. Он был все так же спокоен и невозмутим, разве что привычка дергать левым уголком губ чуть искривила их линию и заложила на лице тонкую складочку презрения.

– Жаль, упустил я лучшее время, – прищурился логрим. – Придется тебя нанимать за деньги. Ты оказался удачным приобретением, малыш. И ты мне нужен еще для одного дела. Тебе понравится.

– Ты всегда так говоришь, – пожал плечами Лаур. – Но последнее время обещания все хуже сбываются. Меня тошнит от столицы.

– Сделай работу – и поезжай отдыхать на побережье, в свое новое имение.

– Я так дорого теперь стою?

– Случай особый, малыш. Тебя будут искать и даже убивать. Но хозяин не бросает в беде.

– Он втравливает в беду, – кивнул Лаур. – Нет, кончено.

– А я не предлагаю выбирать, я только называю цену, – холодно уточнил хат-логрим. – Имение и виноградники, небольшая шхуна, скромное состояние в золоте… Надо смешать с грязью Амалию, внучку Мария, малыш. Глупец разрешил девочке жить в столице, и нам она очень нужна. Познакомься, очаруй – и опозорь. Девочке девятнадцать, и она очень хороша собой. Мы спасем остатки ее чести, уже имеется вполне приятный жених. Он тебя сотрет в порошок, и пыль Лаура осядет в поместье у моря.

– Когда?

– Ты поумнел, не брыкаешься, – ласково похвалил логрим. – Завтра она будет представлена столице на балу у дедушки-герцога.

Лаур кивнул и принял приглашение из рук логрима. Тот развернулся и удалился, насвистывая знакомую мелодию. Она давно вышла из моды, но по-прежнему нравилась любимому псу эр-герцога.

Дождавшись, пока карета скроется и стихнет шум ее колес, Лаур покинул особняк и направился к великолепному имению Мария Роль’гис. Само собой, впускать его никто не собирался. Но маркиз давно научился быть настойчивым и убедительным. Старик довольно быстро сдался и принял его.

– Только в память о твоем отце… – начал он.

– Поздновато к вам вернулась память, – зло отрезал Лаур. – Он не дожил. Проклял меня, а следовало бы вас.

– Я не знал.

– О, это удобно. Первейшая отговорка важных людей. Убедительная и уважительная. Не надо так багроветь, вам вредно, да и рано пока нервничать. Я пришел пересказать вам свой разговор с… нанимателем. Может быть, мне бы и хотелось испортить вашу старость, но к девушке я не накопил обид. Она всего на год старше меня прежнего, из тех времен, когда я еще не был позором рода Алид’зим.

Герцог выслушал рассказ молча, принял дрожащей рукой приглашение на бал и невнятно кивнул. Лаур смотрел на багрового, задыхающегося старика с брезгливостью. Этот человек не умеет быть благодарным, и – хат-логрим прав – он худший хозяин для своих псов, чем Ловид. Получив ценные сведения, тот незамедлительно постарался бы спасти их источник – Лаура. А этот даже поблагодарить не нашел ни сил, ни вежливости.

Слуги эр-герцога подтвердили свою репутацию расторопных и осведомленных людей: Лаура они ждали у ограды герцогской усадьбы. Число и подготовка бойцов не предполагали долгого сопротивления. Его запихнули в карету и увезли за город.

Там, на старом разбитом проселке, под проливным дождем, долго и со вкусом били. Приводили в сознание – и продолжали свою работу. Потом бросили умирать в старой колее, заполненной жидкой грязью. Маркиз лежал и удивлялся сквозь боль, что еще почему-то жив и в сознании, хотя сломано, наверное, все, что можно сломать… Дышать смятыми легкими было мучительно, мир гас медленно, погружаясь в багровую пелену боли.

Очнулся он – к собственному изумлению – в восхитительной маленькой спальне. За стрельчатым окном, набранным из узких прозрачных полированных стекол – высоких, сплошных, безумно дорогой гномьей работы, – дрожали под холодным ветром оголившиеся ветви сада. Мокрый снег лип к ним, гнул вниз, намерзал крупными комьями. В такую погоду особенно приятно лежать в тепле. Лаур каждую осень вспоминал о том, что без дома жить – очень страшно…

– Эй, бывший труп, ты уже научился хлопать глазами? – заинтересованно уточнил звонкий девичий голосок. – Ну а как у нас дела с речью?

Она пробежала через комнату и упала на колени возле кровати. «Пожалуй, самая очаровательная женщина столицы», – улыбнулся Лаур. Приехала невесть откуда два года назад, с кучей денег, наспех купленным титулом и глубочайшим убеждением, что ей тут должны поклоняться истово – и обязательно все. Так и получилось. Ей поклонялись, пели песни под балконом особняка, уворачиваясь от падающих на голову горшков с землей и старыми сухими цветами. И утверждали, что это не признак плохого воспитания, а тонкий намек и долгожданный знак внимания. Едва ли долгожданный: маркиза Шаль’ос метала горшки и вазы, реагируя на первые же звуки пения очередного воздыхателя.

Ну вот, опять: «Ночь луною се-э-эребри-и-ится…»

Массивный глиняный кувшин, кажется, сам прыгнул в руку хрупкой маркизы. Лаур не успел заметить, когда она открыла окно. Глина хрустнула, голос захлебнулся ушибленным шепотом-стоном: «О, жестокая».

Маркиза бережно прикрыла окно, хихикнула, пробормотала: «Ночь луною серебрится – на башку горшок валится», осмотрелась, достала с полки новый «метательный снаряд» и водрузила на подоконник. Поправила свои великолепные черные волосы и подмигнула больному. Синие глаза смеялись.

– Как я его?

– Метко, – оценил Лаур.

– Ну ты тоже от баб неплохо бегал, пока не добегался, – фыркнула маркиза. – Я считала тебя той еще дрянью и вообще-то пришла извиняться. Будем впредь мирно сосуществовать. Можешь даже звать меня, как домашние зовут – Осой.

– За что такая редкая милость?

– За то, что не испортил жизнь молоденькой Амалии, – улыбнулась маркиза. – Ты спас девочку. Я теперь тебя уважаю, и потому ты лежишь и пока не убит этим горшком, хотя целиться удобно. Слушай, а признайся честно: это ты волком выл у меня под окном в полнолуние, три месяца назад? Единственная попытка оригинально поухаживать. Эти гады не умеют петь, но пытаются. А у меня музыкальный слух.