– Иногда. А иногда я вообще никуда не ходил, а прятался в кладовке, чтобы меня не побили другие дети или приемный отец, который держал всех в узде с помощью металлической щетки для волос. Да, здорово он прохаживался этой щеткой по нашим спинам. Вся эта система опеки в нашей стране – просто курам на смех. Фигня какая-то, разве что получаешь пособие от…

– Шэй! – Я остановила его гневным взглядом. – Вы верите в Бога?

Этот вопрос, похоже, успокоил его.

– Я знаю Бога, – сказал он.

– Расскажите об этом.

– В каждом человеке есть немного от Бога и немного от убийцы тоже. И от того, как повернется твоя жизнь, зависит, к какой стороне ты примкнешь.

– На что похож Бог?

– На математическое уравнение. Только, когда все уберешь, получишь бесконечность вместо ноля, – ответил Шэй.

– И где живет Бог?

Подавшись вперед, он поднял закованные в кандалы руки, и металл зазвенел. Шэй указал на свое сердце:

– Здесь.

– Вы сказали, что в детстве ходили в церковь. Тот Бог, в которого вы верите сейчас, тот же самый, о котором вам говорили тогда в церкви?

Шэй пожал плечами:

– По какой дороге ни идти, вид будет одинаковый.

Я была почти на сто процентов уверена, что слышала эту фразу раньше, на одном из занятий по бикрам-йоге, которые посещала, пока не решила, что мое тело не предназначено для подобных упражнений. Не верилось, что Гринлиф не выдвигает возражений на основе того, что ченнелинг с далай-ламой не эквивалентен ответу на вопрос. С другой стороны, я понимала, почему Гринлиф не выдвигает возражений. Чем больше говорил Шэй, тем безумнее казался. Трудно всерьез воспринимать чьи-то утверждения о религии, если они кажутся бредовыми. Шэй рыл могилу не только себе, но и мне.

– Если судья все-таки подтвердит казнь путем смертельной инъекции, Шэй, и вы не сможете стать донором сердца, это огорчит Бога? – спросила я.

– Это огорчит меня. Значит, да – огорчит и Бога.

– В таком случае почему пожертвование сердца Клэр Нилон порадует Бога?

Он улыбнулся мне улыбкой, какие можно видеть на лицах святых на фресках, отчего хочется узнать их тайны.

– Мой конец, – ответил Шэй, – это ее начало.

У меня оставалось еще несколько вопросов, но, честно говоря, я опасалась того, что может сказать Шэй. Он и так говорил загадками.

– Спасибо, – поблагодарила я, усаживаясь на место.

– У меня есть вопрос, мистер Борн, – заговорил судья Хейг. – Ходит много разговоров о странных вещах, происходящих в тюрьме. Вы верите в то, что можете творить чудеса?

Шэй взглянул на него:

– А вы верите?

– Извините, но суд работает по-другому. Мне не разрешается отвечать на ваши вопросы, а вам все же придется ответить на мой. Итак, – повторил судья, – вы верите в то, что можете творить чудеса?

– Просто я делал то, что должен был. Можете называть это как угодно.

Судья покачал головой:

– Мистер Гринлиф, свидетель ваш.

Вдруг с мест для публики поднялся какой-то мужчина, расстегнул куртку, показывая футболку, на которой были изображены цифры 3: 16[22], и хрипло выкрикнул:

– «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного…»

Но к нему подоспели два маршала, стащили его с места и поволокли по проходу. Сразу же зажужжали камеры новостных каналов.

– Своего Единородного Сына! – голосил человек. – Единственного! В аду сгоришь, когда тебе в вены впрыснут…

За ними захлопнулись двери зала суда, и настала полная тишина.

Всех прежде всего поразило, как этот человек попал в зал суда. На входе были пропускные пункты с металлоискателями и маршалами. Однако его оружием стала искренняя ярость правоты, и мне трудно было решить, кто из них двоих с Шэем выглядел хуже.

– Хорошо, – вставая, произнес Гордон Гринлиф. – Ну что ж… – Он подошел к Шэю, закованные руки которого лежали на ограждении свидетельского места. – Вы – единственная персона, исповедующая вашу религию? – спросил Гринлиф.

– Нет.

– Нет?

– Я не принадлежу ни к какой религии. Религия – причина того, что мир распадается на куски. Вы видели того парня, которого увели отсюда? Вот что совершает религия. Она указывает пальцем. Она вызывает войны. Она разъединяет страны. Это благодатная почва для роста стереотипов. Религия – это не святость. Просто лицемерие и ханжество.

Сидя за столом истца, я закрыла глаза. Самое меньшее – Шэй только что проиграл дело для себя, самое большее – для меня все закончится тем, что на моей лужайке сожгут крест.

– Протестую, – неуверенно произнесла я. – Это не ответ.

– Протест отклоняется, – вставил судья. – Он сейчас не ваш свидетель, миз Блум.

Шэй продолжал бормотать, теперь более тихо:

– Вы знаете, что делает религия? Она проводит на песке жирную линию. Она говорит: «Если не сделаешь по-моему, тебя изгонят».

Он не кричал, не выходил из себя. Но не полностью себя контролировал. Он поднес руки к шее и принялся чесать ее под звон цепей, свисающих с груди.

– Эти слова, – сказал он, – режут мне глотку.

– Ваша честь, – чувствуя приближающуюся катастрофу, сразу же обратилась я к судье, – можно сделать перерыв?

Шэй начал раскачиваться взад-вперед.

– Пятнадцать минут, – объявил судья Хейг.

К Шэю подошли федеральные маршалы, чтобы взять его под стражу. Он в страхе съежился и поднял руки для защиты. И мы все увидели, что бывшие на нем цепи – наручники, ножные кандалы и цепь на поясе, те, что громыхали во время процесса, – со звоном упали на пол, словно были такими же эфемерными, как дым.

Шэй стоял, раскинув руки, не менее нас удивленный этим освобождением от цепей. После мгновения всеобщего ступора в зале суда возник хаос. С мест для публики послышались крики. Один из маршалов поспешил к судье, чтобы отвести его в кабинет, а другой наставил на Шэя оружие, приказав ему поднять руки вверх. Шэй замер, и маршал проворно надел на него наручники.

– Остановитесь! – прокричал у меня за спиной отец Майкл. – Он не понимает, что происходит.

Маршал толкнул Шэя на деревянный пол, и тот в ужасе поднял на нас взгляд.

Я резко повернулась к священнику:

– Да что это такое, черт возьми?! Он что, превратился из Иисуса в иллюзиониста Гудини?