— Я тоже не понимал, — ответил Малыш. Он был озадачен. Вирджиния всегда всячески расписывала и превозносила дружбу с Катрионой, утверждала, что Катриона — единственный человек во всем Уилтшире, с которым она в состоянии общаться, говорила, что очень радуется каждому ее приезду в Хартест. Ну что ж, может быть, она просто придумала всю эту дружбу только из-за того, что не в состоянии была признать, у нее вообще нет ни одной подруги. Бедняжка Вирджи. С какой стороны ни посмотри, грустная у нее должна была быть жизнь.

Он посмотрел на Мартина Данбара, сидевшего напротив; тот был очень бледен, слишком много пил и почти ничего не ел. Ему вместе с самим Малышом, Александром и Фредди пришлось нести гроб, и во время церковной панихиды он казался совершенно потрясенным и разбитым. Но с другой стороны, у него всегда был болезненный вид, он вечно выглядел каким-то измученным, изможденным; Малыш и раньше несколько раз встречался с ним, и когда увидел впервые, у него создалось впечатление, что этот человек должен сейчас рухнуть на месте и скончаться. На самом же деле, как объяснил ему Александр, Мартин отличался великолепным здоровьем.

— Есть такой тип англичан, которые выглядят подобным образом, словно живые трупы. Почему-то их необыкновенно много в Винчестере.

— А что, Мартин учился в Винчестере? — спросил Малыш.

— Что-что? Ну нет. Он из Хэрроу.

Иногда Малышу казалось, будто все англичане говорят невпопад, совсем как Няня.

Няню он обнаружил после обеда в библиотеке, со стаканчиком шерри, что было из ряда вон выходящим событием; выражение лица у нее было крайне свирепое. Он подошел и обнял ее одной рукой.

— Все самое худшее уже позади, — проговорил он.

— Все самое худшее еще только начинается, — отрезала Няня.

В библиотеку тихонько вошла Бетси. По ней было видно, что она только что плакала.

— Здравствуйте, Няня, — сказала она.

— Здравствуйте, мадам.

— Я подумала, что, может быть, мне стоит задержаться на несколько дней, помочь присмотреть за детьми.

Няня посмотрела на нее мрачно и неодобрительно:

— По-моему, это очень неудачная идея. Дети так расстроены. Очень сильно расстроены.

Ее интонация давала понять, что, во-первых, Бетси не сумела сама увидеть этого обстоятельства, а во-вторых, совершенно неспособна сделать хоть что-то такое, что могло бы это обстоятельство изменить; Бетси холодно взглянула на нее в ответ.

— Я это понимаю, Няня. — Чувство горя явно прибавило ей мужества. — Попрошу вас запомнить, что я бабушка этих детей. И полагаю, что могу им чем-нибудь помочь.

— Мне не нужно об этом напоминать, — возразила Няня, на которую эта тирада не произвела никакого впечатления, — никто не любил ее светлость больше, чем я.

Няня сочла, что ее последние слова исчерпывают тему, повернулась и вышла из комнаты; впервые за все время с тех пор, как Бетси узнала о гибели Вирджинии — а узнала она об этом в тот момент, когда перелистывала каталог, выбирая подарки к Рождеству («Господи, и как я только могла заниматься такой чепухой, как я только могла?» — повторяла она то и дело, такая же раздраженная, возвышенная и непоследовательная в своем горе, как и Няня), — впервые за все это время она улыбнулась; это была слабая, бледная, но все же несомненная улыбка.

— А старая перечница все-таки неплохой человек, верно? — сказала она Малышу. — Вирджиния всегда говорила, что она для нее лучший друг, а я этому никогда не верила.

— Она хороший человек, почти отличный. — Малыш слегка улыбнулся матери. — Только манеры у нее странные. Но не забывай, она все-таки англичанка. Как ты себя чувствуешь, мама?

— Скверно, — вздохнула Бетси. — А ты?

— Тоже.

Отъезд им всем предстоял на следующий день после обеда. Малыш с нетерпением ждал момента, когда можно будет вырваться из здешней гнетущей, замкнутой атмосферы, хотя и испытывал из-за этого некоторые угрызения совести; в таком настроении он сидел после завтрака в библиотеке и читал, когда в комнату вошла графиня Кейтерхэм-старшая. Он сдержанно, суховато улыбнулся ей:

— Доброе утро.

— Доброе утро, мистер Прэгер. Извините, нам почти не пришлось поговорить друг с другом.

— Так уж сложились обстоятельства, — вежливо отозвался Малыш.

— Да, верно. — Наступила пауза. Ярко-голубые глаза довольно пристально разглядывали его. — Насколько я знаю, вы очень любили сестру.

— Да, — коротко ответил Малыш. Потом добавил: — Чаще всего так и бывает. Я хочу сказать, в большинстве случаев своих сестер обычно любят.

— Ну, не всегда, — возразила леди Кейтерхэм. — Я свою так просто ненавидела.

— Бывает и так.

— Знаете, я очень хотела познакомиться с ней. С вашей сестрой.

— Вот как?

— Кажется, вы мне не верите.

— Простите меня, леди Кейтерхэм, но Вирджиния была крайне оскорблена вашим… вашим нежеланием встречаться с ней. Крайне.

— Моим нежеланием? Ничего не понимаю, мистер Прэгер. С моей стороны никакого нежелания не было. — Леди Кейтерхэм смотрела на него холодно, почти презрительно.

Малыш в недоумении уставился на нее:

— Но…

— Мистер Прэгер, — перебила она его, — если вам заявляют, что с вами не хотят встречаться, то вы обычно, мягко говоря, не настаиваете на своем. Даже если… я бы сказала, особенно если человек, который не хочет с вами встречаться, — жена вашего сына.

— Леди Кейтерхэм, я вас заверяю, что Вирджиния никогда не могла сказать ничего подобного. Она страшно хотела с вами познакомиться. Хотела, чтобы вы жили здесь. Я ничего не понимаю.

— Возможно, мистер Прэгер, что вам она говорила именно так. — Низкий, грудной голос графини звучал все более раздраженно. — Но я вас уверяю, что мне это было заявлено очень четко и ясно. Мне было дано понять, что в Хартесте я нежеланная гостья и никогда не стану желанной. Должна вам признаться, мне было очень больно читать в газетах сплетни о том, будто бы я сама отказывалась приезжать сюда. Насколько мне известно, у вашей сестры было среди журналистов немало друзей.

— Если подобные утверждения не соответствовали истине, — мягко возразил Малыш, — вы могли подать в суд.

— Я не богатая американка, мистер Прэгер. И предпочитаю тратить свои деньги более разумно, нежели обогащать ими наши газеты. Могу вам сказать, что, если бы я предприняла хоть что-то для опровержения того, о чем писали друзья вашей сестры, это только обернулось бы против меня же самой еще большими неприятностями.

— Ничего подобного, если это была действительно ложь, — снова возразил Малыш.

— Некоторые вещи очень трудно доказать. А впрочем, незачем сейчас во все это углубляться. У меня есть чувство собственного достоинства, и я предпочитаю не обсуждать эту тему.