Таня немедленно забралась под одеяло, свернулась клубочком и постаралась не шевелиться, в надежде, что боль постепенно уйдет.

– Надо заснуть, надо скорее заснуть, – шептала девушка, запретив себе даже думать о происходящем. – Все пройдет. К утру все точно пройдет.

Таня вертелась с боку на бок, пытаясь найти удобную позу, но с каждой минутой ей становилось все хуже и хуже. Боль, словно стенобитное орудие в ворота крепости, била по нервам, она рвалась сквозь стиснутые зубы наружу, если не криком, то мучительным сдавленным стоном.

В какой-то момент девушка провалилась в забытье, а потому не услышала, как в шатер кто-то вошел.

– Что? Что с вами?

Это Сян Юн склонился над постелью, тревожно вглядываясь в лицо небесной девы.

– Мне… – Татьяна хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. – Мне так… больно…

И тогда он рывком сорвал с нее одеяло, а увидев скрюченное тело и поджатые к животу ноги, заорал на весь лагерь, поднимая на ноги всех, у кого имелись уши:

– Стража! Лекаря сюда! Огня!

Завизжали очумелые спросонок служанки, затем в шатер ворвались стражники с факелами, а еще через миг загудел тревожный барабан, словно на ставку Чу напали враги.

– Не… надо…

Но генерал никого не слушал и ничего не слышал. Он бесновался и жаждал крови, раздавая тумаки всем, кто под руку подвернется.

– Никого из лагеря не выпускать! Задержать отравителя! Взять под стражу поваров!

– О боже… перестаньте…

Каждое слово давалось Тане с величайшим трудом, и тогда она просто дернула мужчину за подол халата.

– Сян Юн… Юн… пожалуйста… Юн…

Через миг генерал уже стоял рядом на коленях, сжимая в ладонях ее мокрое от пота лицо.

– Кто это сделал? Кто отравил тебя? Когда? На пиру или потом?

Таня видела саму себя, отражающуюся в его черных, расширенных до предела зрачках: смертельно бледную, с темными кругами вокруг глаз, пересохшими губами, едва дышащую. Что еще мог подумать бешеный чусец? Только про яд.

– Меня не отравили, – простонала она. – Правда. Мне плохо. Я больна. Но не от яда. Я знаю.

И обмякла безвольной безжизненной куклой в его руках, напугав до истошного вопля:

– Тьян Ню! Лекаря! Тьян Ню! Где этот сучий пес?

– Я здесь, мой господин, я уже здесь, – пропищал Янь Цюньпин, с горем пополам пробившийся через галдящую толпу зрителей. – Дайте мне осмотреть госпожу небесную деву.

Он цапнул прохладной лапкой левое запястье Тани и принялся считать пульс. За правое ее крепко держал генерал.

– У меня… – начала было она.

– Тише, тише, моя Тьян Ню, – прошептал Сян Юн. – Я сделаю все, чтобы тебя спасти.

«Ага! Сейчас ты начнешь казнить всех без разбору, – испугалась Татьяна. – Вот только от приступа аппендицита массовые казни ничуть не помогают».

– Скажите всем, чтобы вышли, мой господин, – потребовал лекарь. – Приличия надобно соблюдать.

– Все вон! – гаркнул генерал, но в последний момент вернул одну из выползающих на четвереньках служанок. – Ты! Останешься. И попробуй потом только рот раскрыть.

Янь Цюньпин исследовал пульс еще в нескольких важных точках тела, деликатно попросил разрешения прикоснуться к животу и показать, где болит сильнее всего.

– Она говорит, что это не яд, – встрял нетерпеливый Сян Юн.

– Так и есть, мой благородный господин, – согласился врач и пошел нести какую-то тарабарщину про ритм и частоту пульса, а также про нарушения потоков энергии ци и прочую азиатскую чепуху.

К счастью, боль немного ослабла, и девушка решительно встряла в ученый монолог.

– У меня есть… одна человеческая болезнь, – прошептала она, пытаясь одновременно и правду сказать, и не испортить версию о своем небесном происхождении. – В прошлый раз… когда я была на земле… такое уже случалось. Тогда я выздоровела.

Первый приступ случился зимой семнадцатого в Петрограде прямо в госпитале. Добрейшей души Иван Арсентьевич предлагал операцию сразу сделать, пугая перитонитом, но Татьяна забоялась. Как представила в красках, что ей скальпелем в живот полезут, так вроде и болеть перестало. Настойки опийной попила, на водичке минеральной посидела и думать забыла про свой нездоровый аппендикс. А ведь семейный доктор Мерсеньев говорил, что дело все равно дойдет до хирурга. Вот только нет в Поднебесной за двести лет до Рождества Христова ни хирургов, ни эфирного наркоза, ни стерильной операционной.

– Чем мы можем помочь вам, небесная госпожа? – взмолился Янь Цюньпин, мучимый предчувствием скорой и страшной погибели в случае, если девушка умрет. – Мы сделаем все как надо.

– Ты только скажи, – согласился Сян Юн. – Я добуду любой эликсир, любое снадобье, только объясни, что тебе нужно для выздоровления.

В глазах его стояли слезы. Страшные и жгучие слезы мужского бессилия перед необоримой бедой.

Сян Юн

Поваров все равно допросили с пристрастием, а весь лагерь обыскали на предмет подозрительных вещей. Генерал Сян, конечно, верил лекарю, что без отравителя обошлось, но искренне полагал, что хорошая взбучка никогда лишней не бывает. А так как вещи нашлись в основном запрещенные, вроде неучтенной выпивки, то досталось всем – и служанкам, и охране, и даже дядюшке. Сян Ляну – за то, что на пиру пичкал небесную деву мясом, словно она дрессированная медведица какая-то.

Со своей стороны, лекарь Янь сделал все, что мог и умел: избавил Тьян Ню от боли, воздействуя золотыми иголками на две известные ему точки тела, и напоил очищающим кровь отваром.

– Если иглы достать, боль опять вернется, – развел он руками. – Но если бы здесь был знаменитый Ли Цяо, вот он бы…

Генерал Сян сказал: «Превосходно!» – и еще до следующего заката знаменитый Ли Цяо прибыл в стан войска Чу. Не добровольно и в очень узком мешке, но это была уже недоработка командира ляна, посланного Сян Юном за великим даосом-целителем. Тот оказался неслабым бойцом, но против двадцати пяти человек с мечами и клевцами дельного приема у него не нашлось.

– Вылечите ее, доктор Ли Цяо, – сказал генерал и сделал очень несчастное лицо.

Целитель задумчиво почесал разбитый нос и решил, что не хочет расстраивать Сян Юна еще сильнее, чем уже есть, ибо это невозможно.

– Так бы сразу и сказали, что у вас небесная дева заболела, – проворчал даос. – А то хватают, бьют, тащат невесть куда, – и обратился уже к Тьян Ню, которая лежала за шелковым экраном, расписанным танцующими журавлями: – Покажитесь мне, чудо с Небес.

Генерал с легким сердцем оставил девушку на Ли Цяо, а сам вышел из шатра и уселся возле костра стражников дожидаться результатов лечения с видом, будто у него самого сейчас решается судьба на десять воплощений вперед. В другом случае солдаты бы спели командующему ободряющую песню, но сейчас Сян Юна лучше было не трогать. Поэтому самого младшего из пятерки – у[33] отправили молиться о здравии небесной девы. Чем она здоровее, тем их шкуры целее. И, видно, парень изо всех сил постарался.