он устал. Хрен с ней, с хохлушкой, наверное, лучше будет неторопливо погулять, здесь все улочки от площади в конце концов упираются в Житную, а уж там он точно не заблудится; квартирка снята, ключи в кармане. Забавно, но подчёркнутая нелюбовь к русским, та, что со времен социализма, немедля гаснет при виде старых добрых долларов - они, правда, изрядно изменились со времён его молодости. Внешне, но никак не по сути. А тут ещё и эти... евро. Тоже полезный пропуск и ключ от всех дверей. Тонкая пачка валюты почти кончилась, но Миха дал ещё и карточки, научив ими пользоваться. А вот там целое состояние: подробный рассказ о Центре стоил немало.

  Профессор шёл по узенькому тротуару, поглядывая на темнеющее небо в узкой щели между крышами над головой. Здесь оно всё такое, неширокое, компактное, короткое.

  Может, это и к лучшему. Проще привыкнуть после коридоров, лабораторий и комнатушек Центра, откуда его, под солидной охраной и, уж конечно, не отпуская ни на шаг, вывозили хорошо если раз в году.

  - Добри ден! - повернулся было к нему негр. За спиной у него призывно приоткрылась дверь, но профессор не был расположен к стриптизу - или это сразу публичный дом, без предварительных ласк?

  - Добрый. Мне неохота.

  Улыбнулся и побрёл дальше.

  С неба и правда моросило, слегка, по-европейски ненавязчиво. Интересно, подумал Васин, а какая здесь зима? Наверное, и снег только по праздникам. Надо будет уточнить у пана Иржи, который сдал ему квартиру. Он и по-русски не хуже иных наших среднеазиатов говорит.

  Ах да, уже не наших. Ну да это не важно.

  Прозвенел велосипедист, неторопливо куда-то катящийся на своём причудливом железном коне. Как же всё изменилось... Мода, причёски, деньги, даже вон, велик, - сплошные изгибы, пластик и яркие вставки.

  Васин вспомнил свой ржавый "орлёнок" и вздохнул.

  Но ничего - ему же и пятидесяти нет, привыкнет, освоится. Виза на полгода, а дальше как-нибудь разберётся. Может, углубится в Европу, или рванет в тёплые края - Италия в двух шагах, мелко дробленая теперь Югославия. Кипр. Турция и греки. Всё рядом.

  Весь мир в кармане.

  Навстречу, пьяно смеясь, протопала группка русских. Профессор вежливо пропустил их мимо, успев услышать восторги пополам с матом. Или мат пополам с... Смешные люди: копить и ждать, покупать путёвки, чтобы попасть сюда, в самый волшебный город на свете, а попав - нажраться до икоты пива и обсуждать жирафов из местного зоопарка.

  Кстати, надо бы сходить, никогда в жизни не бывал. В детстве зоопарка в городе не было, а потом, из Центра, никто бы и не отпустил.

  Брусчатка немного отбила непривычные к ней ноги, но он не сдавался, шёл и шёл, добрался до Житной и, неожиданно для себя, повернул не налево, в сторону своего временного пристанища, а направо - к Карловой площади. Захотелось перед сном постоять на набережной, посмотреть на Влтаву, последние на сегодня туристические кораблики и готовящихся ко сну уток.

  Не стоило себе отказывать, да он и не стал.

  Думалось медленно, тягуче, как льётся из банки на блюдце мёд. Надоело собирать камни? Разбросай немного, не жалей. Да можешь смело выкинуть всю коллекцию: камней на свете много, от драгоценных до не очень, трёх жизней не хватит на сборы - это ж не на войну. И тридцати трёх - тоже не хватит.

  Ему не нужна вечность, как Каю ни к чему сортир в ледяном дворце Королевы. Как Разбойнице не нужно осознание своей половой идентичности и поход наперекор замшелым устоям. Одному оленю всё по колено - был бы ягель, а остальное не важно. Жевать не переживать, тундра велика, а искусство вечно.

  Всё так. Но не всегда. И уж конечно же не везде.

  Есть места, где порох в пороховницах держат сухим, а есть - где высохшее бельё трескается от мороза прямо на верёвке. Прямо вместе с верёвкой, успевай ловить эти бегущие по волнам памяти воротники и рукава, собирать в кулак костяные пуговицы и приговаривать, глядя в дымку неба, шептать неизвестно кому: "Своя рубаха же была. Своя. Которая ближе к телу...".

  Небо редко отзывчиво, но это не каждый понимает вовремя. Он, Васин, вот понял, что ему нужен покой. Не вечный пока, но плотный, надёжный как автомат Калашникова и тихий, как смерть во сне.

  Что мог придумать - придумал, дальше кто как умеет. Жаль, Добросил его сейчас не услышит, нет больше рядом проповедника, а ведь он бы кое-что понял, наверное. Кто босиком по воде, а кто и на четвереньках под стол. Лишняя поверхность над головой надёжно защитит от сигналов из космоса, спасёт и сохранит, как скорлупа утконоса. Когда посидишь подольше там, между четырёх ножек, между столпов бытия, поймёшь всё и вернёшься обновленным.

  Или не вернёшься, останешься как вот он сейчас, стоять у ограждения набережной, смотреть на сонную спокойную воду, нереальный в своей красоте Град на том берегу, раскатанное в жёлто-фиолетовые полоски закатное небо. Только ягель есть не стоит, у него рыбный привкус и яд в ягодах. Опасно это для тех, кто из-под стола всё-таки смог выбраться. Смерть в зрачках, шум в ушах. Ком в горле: коммон, чико!

  Жаль, но Добросил не услышит. Существует ли он ещё, вот вопрос.

  И этот смешной жадный мальчик, Кирилл, тоже. Жаль.

  Васин за время своего заточения успел обдумать и сформулировать тома таких мыслей, ответы на незаданные вопросы, целую библиотеку то ли гениальности, то ли безумия. Одно от другого иной раз и не отличить, поэтому считал всё оптом талантливым.

  Утки проплыли внизу цепочкой: впереди, наверное, мать, а за ней целый выводок уже подросших утят, готовых к взрослой жизни, но всё ещё пребывающих в страхе. Не сегодня, завтра. А пока пусть кто-то кормит и указывает путь.

  Васин негромко рассмеялся от этой мысли, утки встрепенулись и поплыли чуть быстрее.

  В кармане затрясся телефон. Профессор поперхнулся смехом, сунул руку, нащупывая трубку. Вот ещё один кусок будущего, наступившего незаметно: телефоны... Они у каждого, они везде. Миникомпьютеры. Офицеры Центра давали поиграться такими, без возможности звонков и без подключения к сети, разумеется.