Я посмотрела на нее, и сердце екнуло. Это та самая книга. Тот же синий переплет. Девочка в красном платьице.

– Я все исправлю, – ответила я, забирая у нее книгу, чтобы мои пальцы могли просто коснуться обложки в тех же местах, где были его пальцы, когда он читал мне в библиотеке под покровом ночи.

Я прижала ее к носу, хоть и знала, что она будет пахнуть всего лишь старой пыльной книгой. И все равно я вдохнула. Луиза смешно на меня посмотрела, а потом взяла сумочку.

– Я пошла обедать.

Мистер Уолкотт бы сказал, что время лечит. Но это неправда. Время ничего не лечит. Оно просто притупляет воспоминания, пока что-то, например классическая детская книга, не напомнит обо всем так, что дыхание перехватит и чувства нахлынут волной. Я с минуту наслаждалась книгой, а потом положила ее на стол, разгладила кусок клейкой ленты на порванной странице. Закрыв обложку, я услышала лай. Я подняла глаза и увидела, как Руфус затаскивает Мэдисон в библиотеку.

– Что ты делаешь? Ты должна была привязать его снаружи!

– Ой, можно подумать, я когда-нибудь могла с ним справиться. Ты готова?

Я смеюсь тому, что никогда не могу на нее злиться. Даже несколько лет назад, когда я считала, что она меня предала, я простила ее при первом же искреннем извинении. Через несколько недель после этого Луизу взяли обратно на работу. Не из-за Мэдисон – она не могла ничего поделать. А потому что библиотека получила анонимное пожертвование в размере четырехсот тысяч долларов, внушительную сумму, которая привела Мэри-Энн в такое радостное расположение духа, что она забыла, за что на меня сердилась. Много пересудов тогда было среди работников по поводу того, кто мог сделать такой подарок. Сначала я было подумала, что это был Донован, но Мэдисон возмутилась, когда услышала о моих подозрениях.

– Я хочу сказать, что у него хорошо идут дела в банке, но его зарплата и близко не похожа на такие деньжищи.

А потом я подумала, что это Эрик мог как-то приложить к этому руку. Я не думала, что у него есть такие деньги, но, может, он смог подбить на это одну из нескольких корпораций, с которыми работал. Я тешила себя этой мыслью, разыгрывая сцену его щедрости, как в каком-то кино, хотя я и понимала, что шансы на это весьма малы.

И только через несколько лет мы узнали, что это был Майкл, гольфист-подушечник (хотя сейчас уже как-то неловко его так называть). Оказывается, когда Майкл говорил, что его родители были известны в городе, он забыл упомянуть, что они были неприлично богаты, а он был их единственным наследником.

– Давай, Джуб. Пошли уже.

– Держи себя в руках. – Я сканировала «Паутину Шарлотты» и внесла в систему пометку о повреждениях в книге.

Солнце снаружи было похоже на гигантский апельсин, несущий тепло и радость в июльский день.

– Спасибо, что захватила Руфуса, – поблагодарила я, пока мы шли по тротуару. – Обещаю, я скоро найду нового выгульщика собак. Просто очень сложно найти замену Терри. Он очень любил Руфуса.

Терри – это мой почтальон (не Эрл, как я его называла). Мы познакомились, когда я выгуливала Руфуса, и он упомянул, доставая из кармана собачье лакомство, которое Руфус с радостью проглотил, что увольняется из почтовой службы и будет заботиться о собаках. Я наняла его прямо там же, и он выгуливал Руфуса, когда я работала. Но теперь они с женой переезжают во Флориду, будут жить в домике на пляже.

Когда мы дошли до «Чая и кексиков», я привязала собаку к столбику, где владелец оставил большую миску воды и несколько жевательных игрушек для собак своих клиентов.

– Джуб, правда. Ледник быстрее тает, чем ты идешь.

– И что? Куда торопиться-то? – спросила я, пока она придерживала мне дверь. Я вошла внутрь. И тогда поняла.

– С днем рождения! – послышался целый хор знакомых голосов. Но четче всех, громче всех кричал Майкл.

Он выступил вперед и просиял:

– Удивлена?

Я прикрыла рот рукой, оглядывая всех, кто стоял передо мной: Луизу (как она сюда так быстро добралась?), Роджера, доктора Чен (поверить не могу, что она приехала из города) и даже Терри с женой. Я смотрела на Майкла.

– Это ты придумал?

– Ага. Ну, мне еще Мэдисон помогала.

Я протянула ему руку, и он взял ее, сжал. На сердце потеплело, и я осознала, как же мне повезло. Не только с Майклом, но со всеми в этой комнате. С семьей, которой, я думала, у меня уже не будет.

Я, прищурившись, посмотрела на него.

– Стой, ты же должен был быть в Чикаго.

Майкл говорил о ежегодном собрании Национальной Ассоциации владельцев полей для гольфа уже с месяц. Следуя плану, он купил то заброшенное поле на задворках Линкольна несколько месяцев назад и быстро превратил его в популярное у нью-йоркских бизнесменов место.

– Маленькая невинная ложь. На самом деле я туда через месяц поеду.

Я засмеялась.

– Ладно, ты прощен.

– Я пропустила торт? – услышала я голос за своей спиной.

Оборачиваюсь.

– Мэри-Энн! – Я обняла ее, а потом отступила на шаг. – Погоди, если ты тут, то кто тогда в библиотеке?

– Я ее закрыла, – подмигнув, ответила она. – Всего на часок.

Она положила руку мне на плечо, Луиза подошла и обняла меня за талию, уводя к длинному столу, на котором стоял огромный пирог.

– Пошли уже, – сказала она. – Давайте есть.

Позже тем же вечером, когда я сидела на диване у себя в гостиной, в сотый раз перечитывая «Нортенгерское аббатство», я никак не могла сосредоточиться. Как и почти в любой вечер за последние две недели, мои мысли вертелись вокруг Майкла.

Сегодня я размышляла о том, как развивалась наша дружба за эти семь лет. После того как я помогла ему с принтером, мы начали болтать друг с другом чаще, наши разговоры медленно переросли в дискуссии о жизни, во время которых мы оставались в библиотеке намного позже того времени, когда мне нужно было уже закрывать ее. Кроме того, он всегда был там, как лампочка посреди потолка. Надежный, крепкий, тот, на кого можно положиться. Он был рядом, когда лечение не помогало, давая мне жалеть себя, когда мне это было нужно, но и подталкивая, когда нужно было собраться. И я была рядом, когда он начал по-настоящему скорбеть по родителям и медленно возвращался к жизни, купив поле для гольфа и начав все сначала.

Хоть мы и стали близки, я никогда не думала, что у меня к нему есть чувства, во всяком случае не такие, как к Эрику. Так было, пока две недели назад он не отвез меня посмотреть отремонтированное здание клуба на поле. Когда мы говорили об узоре паркета, который он выбрал – что-то между черным деревом и яковетинским стилем, – он вдруг выпалил: «Я люблю тебя». С минуту я осознавала, что он сказал, а когда его лицо опять обрело четкость, меня вдруг переполнила, я даже не знаю, наверное, любовь. Хотя это и не та любовь, что я чувствовала к Эрику. Но тогда я удивилась, неужели каждая любовь уникальна, своеобразна, как прожилки дерева, на котором мы стояли. И каждая – по-своему прекрасна.