вряд ли выживет, хотя это была не его война. Просто он поставил выше своих политических убеждений боевую дружбу и чувство долга. Они для него важнее, чем собственная жизнь.

Сказав это, я умолк с ощущением, что и так сказал слишком много.

– Я знаю, о чем вы думаете, – заявила девица, обняв меня за плечи. – Вы мыслите примерно так: «Чего ради толковать с этой потаскушкой о долге, ведь у нее на уме совсем другое».

Я хотел было возразить, но девушка не дала мне сказать ни слова:

– Нет, нет, господин обер-лейтенант, теперь послушайте меня. Я родом из Дрездена. В середине февраля меня направили в распоряжение организации «Национал-социалистическая народная благотворительность»[124] для работы на вокзале Клоцше. Вы даже представить себе не можете, что тогда творилось в Дрездене и вокруг города – все было забито беженцами из восточных областей. Нам приходилось дни и ночи напролет быть на ногах, чтобы оказывать им помощь. Затем начались эти ужасные бомбардировки англичан и американцев. В течение двух дней цветущий некогда город превратился в груду пылающих развалин. Погибли сотни тысяч мирных жителей. Это было жуткое массовое убийство. Мой дом попросту исчез, а своих родителей я так и не нашла. Пропал без вести и мой жених, сражавшийся в январе на Висле…

Девушка тяжело вздохнула и продолжила:

– Есть пределы, господин обер-лейтенант, за границами которых страдания становятся настолько невыносимыми, что места для траура не остается. Вы можете понять, что порой за бокалом вина и в вихре танца хочется все забыть? Нет, вы меня не понимаете и, скорее всего, просто презираете!

От таких слов я смутился и, когда девушка замолчала, осторожно взял ее за руки, погладил по волосам и с горечью в голосе произнес:

– Прости меня за мое высокомерие, Урсель! Что только с нами сделали! У нас украли годы юности. Мы убиваем, и нас убивают, а чтобы забыть обрушившееся на нас горе, устраиваем танцы на костях. Возможно, и у нашего поколения будет счастливое будущее, только вот вопрос: сможем ли мы сами когда-нибудь забыть эту войну?

Урсель обвила мою шею руками и спросила:

– Ты действительно веришь в будущее? Как же тогда выиграть эту войну?

– Своими силами нам ее не выиграть. У нас все выгорело внутри, и с нами все кончено.

Я немного помолчал, а затем снова повторил:

– Да, с нами все кончено. Сегодня мы наступаем только для того, чтобы освободить фюрера в Берлине. Но наступление скоро захлебнется – у нас просто больше нет сил.

Сказав это, я горько рассмеялся:

– Скоро все рухнет, и Германского рейха больше никогда не будет.

Затем я подавленно вздохнул и, освободившись от ее объятий, произнес:

– Мне надо возвращаться к своим людям – не могу их оставить на произвол судьбы, ведь мы обречены на то, чтобы до конца исполнять свой воинский долг. Поэтому не сейчас, Урсель. Возможно, я приду завтра вечером.

В ответ она поцеловала меня и прошептала:

– Да, возвращайся. Лучше завтра.

Шенборн, 3 мая 1945 года

На следующее утро наша боевая группа смогла еще овладеть соседним с Линцем городком Шенборн. Возвращаясь с рекогносцировки, я на прицепе притащил с собой обнаруженный мною в чистом поле «Фольксваген». Рядом с автомобилем лежали тела командира полка дивизии «Герман Геринг», начальника штаба полка и водителя. Видимо, накануне они сбились с пути и попали в руки к русским – головы у них были проломлены, а сапоги сняты.

Когда я прослушал последнюю сводку вермахта, у меня исчезли остатки иллюзий – Гитлер был мертв. Согласно сообщению, он погиб в Берлине. Оно заканчивалось такими словами: «В результате наступления северо-западнее Дрездена немецкие войска прорвали оборону противника и глубоко вклинились в его тыл».

Подобное утверждение вызвало у меня лишь горькую усмешку – мне-то было хорошо известно, что наступление давно провалилось.

После обеда на нашем участке фронта по-прежнему наблюдалось затишье, и мне разрешили взять короткий отпуск, чтобы поехать в Клоцше. В госпитале я навел справки об обер-ефрейторе Карле Оссиге и получил ответ, что рано утром, не приходя в сознание, он умер.

Все мои надежды рухнули, и это окончательно испортило мне настроение. Все старания Урсель Вернер, с которой мы все-таки встретились, отвлечь меня от мрачных мыслей окончились ничем. Она напрасно пыталась нежно меня утешить – через несколько часов я был в своей роте.

На следующий день на фронте снова наблюдалось затишье, а ночью пришел приказ строиться в маршевую колонну.

Населенный пункт Зибенлен, 5 мая 1945 года

Ранним утром наша маршевая колонна проходила по окраинным районам Дрездена, и все мы были потрясены видом неслыханных разрушений. Можно было только догадываться о том, что представлял собой центр города! К полудню рота вышла к населенному пункту Зибенлен и заняла позиции в близлежащем лесу. В этой местности все выглядело не так зловеще, как в Дрездене, и только вдалеке непрерывно слышались звуки выстрелов. Неужели линия фронта проходила так близко?

В этот момент показался обер-ефрейтор Пфайль, который мчался прямо по полям на своем мотоцикле со скоростью не менее чем восемьдесят километров в час. Его шпиц прилагал все усилия, чтобы не вывалиться из коляски. Надо сказать, что со временем пес стал настоящим артистом. Казалось, что он мог предугадывать каждую рытвину на дороге. Когда мотоцикл остановился, шпиц спрыгнул на землю, чтобы на свой манер дружеским лаем поприветствовать знакомых ему людей.

– Второй роте приказано передислоцироваться в Носсен! – коротко передал Пфайль.

О расположении наших войск и обстановке на фронте он ничего сказать не мог.

– Не нравится мне все это, – принялся ворчать лейтенант Цитен. – Нет ни штабов, ни тылов, ничего нет. Не удивлюсь, если вдруг окажется, что мы остались совсем одни.

– Прекрати, впереди все еще стреляют, – прервал я его брюзжание.

Цитен обиженно замолчал, а я, не обращая на него внимания, обратился к фельдфебелю Воятскому:

– Вы поедете со мной на рекогносцировку. Посмотрим, что к чему. До моего возвращения роте оставаться на своих местах. Не забудьте перекусить и заправить машины.

Далеко мы не уехали – еще не доезжая до окраины Носсена, нами была замечена картина всеобщего отступления. Пехота оттягивалась назад, а в самом городе лязгали гусеницами русские танки. Они могли в любой момент продолжить наступление, так как мост через речку оказался невзорванным. Рядом с нами располагалась 37-мм зенитная пушка, расчет которой состоял сплошь из одних подростков. Парни как раз бросились наутек, даже не позаботившись о том, чтобы взорвать свою пушку. В общем,