Ренд заворочался, поморщился, пошамкал опухшими губами, дотянулся руками до окровавленной головы и с трудом открыл правый глаз, над которым нависала шишка. Увидев заботливо склонившееся над ним лицо, вздохнул и с блаженной улыбкой вновь погрузился в сон.

– Одного я так и не пойму, – сказал Ренд на расстоянии двух с половиной световых лет от Новой Земли, – а что, если они и вправду мутанты?

– Ваш собственный опыт с Джорджией, – ответствовал Малачи, – должен убедить вас в том, что теперь, когда сегрегации изгоев пришел конец, сохранить чистоту мутаций уже не получится. Умные юноши вопреки законам логики увлекаются глупыми молодыми женщинами, а умные молодые женщины отдают сердце… ну вы понимаете…

– Все в порядке, Малачи, – усмехнулся Ренд. – Вам не удастся меня оскорбить. По крайней мере, сейчас.

Он пересек салон и вернулся к прекрасной девушке с лицом цвета сливок на фоне черного кофе.

Малачи проводил его взглядом, качая головой и улыбаясь.

– Этой вселенной недостает вовсе не разума, – сказал он сам себе, – а здравого смысла.

В 2:30 пополудни в понедельник, 21 октября 2055 года, я стал ненормальным.

Я ушел с работы на час раньше. Позвонил начальнику отдела и объяснил, что плохо себя чувствую. Не то чтобы я солгал, но настолько приблизился ко лжи, что нервно ерзал на стуле, глядя на экран.

Мне действительно сделалось нехорошо – только все это происходило у меня в голове.

Начальник смотрел проницательным взглядом. Звали его Форман. На темном лице топорщились черные кустистые брови, почти сросшиеся на переносице. В начальники он выбился всего год назад. Если бы на свете существовала такая вещь, как неприязнь, то я бы описал этим словом свои к нему чувства. Он умел одним взглядом напрячь мне спину и сдавить горло – довольно странный талант для руководителя.

При этом Форман обладал способностью анализировать характер, поэтому и стал начальником, а не статистиком 1-го разряда, как я.

– Когда вы в последний раз посещали своего аналитика? – спросил он.

– Пять лет назад, – ответил я.

– Очень давно, Норм, – с благожелательным сочувствием произнес Форман. – Наверное, что-то психосоматическое.

– Ничего подобного! – вспылил я, чувствуя, как кровь, ускоряясь, бежит по жилам и лицо охватывает жар. – Меня воспитывали по науке, точно так же, как и вас.

Он намеренно использовал отвратительное слово – явно хотел вызвать шок, и моя реакция подтвердила спонтанный диагноз.

– Разумеется, Норм, – утешительным тоном изрек он. – Как и всех остальных. Хорошо, пусть я старый осторожный дурак, только сходите к аналитику и успокойте меня. Договорились?

Ну вот, другое дело. Это приказ, и я, конечно же, обязан подчиниться.

– Договорились, – буркнул я, не дав начальнику уточнить, к какому аналитику и когда.

Сидя в одиночестве в своем кабинете, я дождался, пока опустеет общественное помещение, торопливо прошел к двери и автоматически нажал табельные часы. Мой ранний уход отобразится в статистике, но впервые в жизни меня не тревожило, отклонился я от нормы или нет.

Норм отклонился от нормы, подумал я и рассмеялся, довольный. С самого детства я так не смеялся, поэтому так же неожиданно и перестал. Плохой знак. Смех зиждется на удивлении и обманутой надежде. Ни первому, ни второму нет места в хорошо упорядоченном мире или у высокоорганизованной личности.

Я прошел через общественный холл к ожидающему лифту и остановился как вкопанный. В кабине стоял невысокий полноватый человек средних лет с густыми, коротко стриженными волосами, подернутыми сединой. Его явно огорошило мое вторжение в частное пространство, однако он быстро взял себя в руки.

Промямлив извинения, я отступил было назад, но он мягко произнес:

– Постойте, дружище…

Я остановился.

– У вас проблемы, дружище, – продолжил он с бесстрастной любезностью в голосе. – Обратитесь к аналитику! Не ждите еще двадцать четыре часа! Пожалуйста, проходите!

Потрясенный его великодушием, я принял приглашение и в полной тишине спустился вместе с ним на общественный этаж. На прощание он протянул мне клочок пожелтевшей плотной бумаги и загадочно произнес:

– Если жизнь не ладится, обращайтесь к Энди – справимся.

Когда седеющая шевелюра растворилась в толпе, я посмотрел на бумажку:

ЭНДРЮ К. РЕДНИК

Аналитик-фрилансер

и

общественный мозгокопатель

Пожав плечами, я смял визитку и поискал глазами общественную урну. Вокруг не было ни одной, поэтому я сунул бумажку в карман и забыл о ней; меня заботили другие, более важные дела.

Я принял общественное выражение лица и слился с толпой, проходящей мимо Статистического центра. Улица, конечно, общая, там ни у кого нет права на невмешательство в частную жизнь. На улице мы все безликие.

В потоке людей я славировал в метро и доехал до дому, как полагается: руки сложены на груди, на глазах – затемненные очки, взгляд прикован к воображаемой точке над головой самого дальнего пассажира. Мысли причиняли мне неимоверные страдания.

Я был статистиком 1-го разряда. Это хорошая должность, меня она вполне устраивала. Еще бы. На ежегодном Экзамене меня, как и всех остальных, проверяли, присваивали разряд и назначали на должность. Статистик 1-го разряда – идеальное место для человека с такими, как у меня, умственными способностями и психологическим профилем.

Есть один отличный афоризм из почти забытой экономической теории: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Он не сработал в пользу почти забытых экономистов, потому что теория оказалась не экономической. Теория оказалась психологической, а методов определения способностей и потребностей человека они не знали.

Это случилось еще до Киндера. Теперь психология стала наукой, и наше общество хорошо функционировало. У каждого имелась работа, соответствующая его талантам и психологическим потребностям, и каждый был счастлив, потому что его потребности удовлетворялись.

Детей воспитывали по науке, а когда они вырастали, к ним относились как к человеческим существам, обладающим определенными неотчуждаемыми правами. Выстроенному таким образом обществу ничего не оставалось, как быть счастливым.

Сотню лет мир стоял на ровном киле. Не двигался, потому что уже прибыл к месту назначения. Больше ему никуда не хотелось, да и не требовалось. Все были в достаточной мере счастливы; при этом бурных восторгов никто не испытывал.

Восторг – опасное чувство. Как статистик, я знал, что все на свете уравновешивается. За бурный восторг придется платить несчастьем. Это крайности, которые раскачивают лодку и угрожают психическому здоровью общества.