Я помялся.

– Да.

Его короткие пальцы выстукивали по столу какой-то навязчивый ритм.

– Вы прекрасно понимаете, о чем просите. Это идет вразрез со всеми аналитическими нормами. Если кто-нибудь узнает, то меня лишат лицензии.

– А если вы этого не сделаете, – мрачно отозвался я, – то может наступить конец света.

Редник смерил меня испытующим взглядом.

– Все настолько плохо?

– Если не хуже.

Он решительно хлопнул ладонью по столу.

– Я это сделаю.

– Почему? – задал я прямой вопрос и удивился сам себе. Мой психологический профиль, похоже, уже изменился от неудовлетворенности сложившейся ситуацией. Это было вопиющее вторжение в частное пространство.

Впрочем, Редник ничуть не обиделся и хитро погрозил пальцем.

– Ага! Пытаетесь меня анализировать. Проявляйте терпение. – Внезапно он издал смешок. – Вам ясно? Не будьте аналитиком! Будьте пациентом!

Мне его слова не показались смешными.

Он снова хихикнул.

– Вы получите свой шанс! Если интересно, вот что я скажу: мне все надоело.

– Надоело? Тогда вы занимаетесь не своим делом.

– Или слишком долго занимаюсь своим.

Я нервно глянул на часы.

– Давайте начнем. В моем распоряжении только два обеденных часа.

– Мы уже начали. Разве вы не ощущаете, как в вашем подсознании чувства поднимают свои змеиные головки?

– Ну, может быть, – неохотно признал я. – Только ведь вы ничего не сделали.

Редник вздохнул.

– Если нам нужны какие-то действия…

Он встал из-за стола, удобно улегся на кушетке, скрестил на груди руки и сказал:

– Отойдите назад, чтобы я вас не видел.

– Но ведь это мне положено лежать на кушетке!

– В данном анализе вытесняемые в подсознание чувства ликвидируются! – резко ответил он, приподнявшись на одном локте и хмуро глядя на меня. – Обратный анализ. Теперь отойдите, делайте, что вам говорят!

Раздосадованный, я отошел назад, а он тем временем вновь устроился на кушетке.

– Первое, что приходит на память, – начал он отстраненным голосом, – случилось, когда мне было четыре года: я увидел, как отец целует маму. Подбежал к ним и ударил отца. Я кричал: «Отпусти ее! Ей больно! Ненавижу тебя! Ненавижу тебя!» После этого отношения между мной и отцом стали напряженными…

– Отец! – ахнул я. – Мать! О чем вы? Вы что, жили с ними? Отвратительная ситуация!

Аналитик повернулся и посмотрел на меня.

– Не особо у вас получается, а? Вам положено слушать, а не комментировать.

Раздраженный, я едва удержался, чтобы не ответить.

– В двадцать семь, – продолжал он как ни в чем не бывало, – я довел анализ до совершенства и полностью изменил общество…

– Да что с вами такое? – возмутился я. – Это Киндер довел анализ до совершенства сто лет назад.

Он молча ткнул пальцем в табличку на потолке: «Не сомневайтесь в правильности слов аналитика!»

– Что-то вы мне не нравитесь, – проворчал я.

Аналитик лучезарно улыбнулся.

– Прекрасно. Скоро это чувство перерастет в ненависть.

На пути назад к Статистическому центру я два квартала шел по пятам за голубем. Наконец он занервничал и улетел.

Сеансы проходили ежедневно. Каждый день в течение недели Редник в удобной позе возлежал на красной кушетке и, перескакивая с одного на другое, в омерзительных деталях описывал неправдоподобно долгую и наполненную событиями жизнь. Я тем временем мерил шагами кабинет позади него и мучился от желания поделиться собственными секретами, а он постоянно меня обрывал.

С каждым днем сдерживать чувства становилось все труднее, раздражение росло. Я терял вес, не мог спать. Периодически у меня возникали необъяснимые влечения.

Я не прекращал поиски вора, размышлял над сводками, невзирая на растущую неприязнь к Компьютеру, цифрам и графикам. Однако в статистике не появлялось ничего особенного – вор занял выжидательную позицию.

Я вновь и вновь задавался вопросом: на что еще можно положить глаз после того, как ты уже похитил десять миллионов долларов?

Где я ошибся? Неужели вор успел удовлетворить свою тягу? И я зря себя извожу?

Ответов не было.

Дома я вел себя бесцеремонно и своевластно. Я врывался к Наиде с мучительной надеждой застать ее в объятиях любовника; к моему разочарованию, это мне никогда не удавалось, и тем не менее я все равно истязал ее ревностью. Пока ее не было дома, я подключил пару проводов к системе внутренней связи, чтобы соединение не обрывалось независимо от того, работает приемник или нет. После часами сидел и наблюдал за ничего не подозревающей женой.

Неожиданно выяснилось, что я люблю ее все сильнее.

Это выбивало меня из колеи.

На работе я по нескольку раз в час ей звонил.

Дома то и дело вызывал к себе – и днем, и ночью.

Все кончилось вопиющим антиобщественным поступком: я перевез жену вместе со всеми пожитками на свою половину, а ее половину дуплекса опечатал.

Как ни странно, при таком грубом обращении Наида расцветала на глазах. С ее лица не сходила улыбка. Выполняя обычную домашнюю работу, нажимая кнопки и выбирая меню, она часто смеялась и пела.

Женщины – необъяснимые существа.

В то же время я стал испытывать странное влечение к другим женщинам. Однажды я увидел на улице девушку и, повинуясь импульсу, последовал за ней. Так я прошел полгорода, пока она не обернулась и не спросила вежливо:

– Вы что-то хотели?

– Вас! – напрямик выпалил я.

Разумеется, она была слишком хорошо воспитана, чтобы расстраивать ближнего. Много позже я вдруг вспомнил, что даже не спросил ее имени.

Из непритязательного человека я превратился в измученное ненасытное существо, которое не могло удовлетворить никакое изобилие. Я часто чувствовал себя подавленным, порой жалким. А однажды или даже дважды я ощутил такой неистовый восторг, о котором и мечтать не смел.

Единственным утешением мне служила мысль, что я жертвую собой во имя нашего мира. И лучше бы ему стоить этой жертвы, с горечью думал я.

Вор так ничем и не проявлял себя.

Внезапно грянул ежегодный Экзамен. За три дня мою личность должны были прощупать на предмет слабых мест, изучить и вынести вердикт. Меня терзало ужасное предчувствие, что я провалюсь. Тогда я потеряю работу.

Погруженный в тяжелые раздумья, я решил снова вернуться к Реднику и его жутким откровениям.