В это самое время в залу вошла прекрасная и благородная дама, одетая в белые шелка, со свитой из девиц, рыцарей и слуг. Преодолев свое отчаяние, королева подняла голову, приветствовала ее и пригласила пройти в соседний покой, где обе сели на ложе[166]. Стоило даме произнести имя Ланселота, как королева пошла и закрыла дверь.

– В чем дело? – осведомилась дама.

– В этом наше великое горе; самого лучшего на свете рыцаря обуяло самое жестокое безумие.

– Откройте дверь, – сказала дама, – и пусть он войдет.

Но прежде королева поведала, как надеялись его исцелить, вплоть до той минуты, когда с него сняли щит, повешенный на шею. Дверь отворили снова, Ланселот ворвался одним прыжком, и дама взяла его за руку, называя Прекрасным найденышем – именем, данным ему некогда в Озере[167].

Услышав это имя, он совсем оробел и замер. Дама велела принести щит.

– Ах! Милый друг, – сказала она, – я приехала сюда из такой дали ради вашего исцеления.

Как только она навесила щит ему на шею, к нему вернулся разум. Дама взяла его за руку и усадила на ложе; он узнал ее и разразился потоком слез, к великому удивлению королевы, которой было еще невдомек, кто эта дама.

– Госпожа, – промолвил Ланселот, – умоляю вас, снимите этот щит, я от него терплю смертные муки.

– Нет, пока еще нет. Пускай мне принесут мазь, – сказала она своим рыцарям.

Когда ей принесли мазь, она умастила ему ноги, руки, виски и лоб. Больной уснул, а дама сказала, подойдя к королеве:

– Оставайтесь с Богом, королева! Я ухожу; дайте рыцарю вволю поспать. Как только он проснется, приготовьте купальный чан[168], и пусть он туда войдет; выйдет он оттуда исцеленным. И еще позаботьтесь о том, чтобы не давали ему снимать этот щит.

– Ах! госпожа, – отвечала королева, – вижу я, что вы сильно любите этого рыцаря, ежели прибыли так издалека врачевать его; не скажете ли мне, кто вы?

– Разумеется, я его люблю; я потрудилась выкормить его, когда он потерял отца и мать; я привела его ко двору, и я сама просила короля посвятить его в рыцари.

– Тысячу раз будь благословен ваш приход! – воскликнула королева, бросаясь ей на шею и покрывая ее поцелуями. – Теперь я знаю: вы Владычица Озера. Ради Бога, согласитесь побыть у нас, хотя бы для того, чтобы завершить исцеление нашего рыцаря! Вы та дама, которую я должна любить и почитать превыше всех на свете; вы мне оказали блага более, чем было оказано любой иной женщине. Вашей милостью я обрела этот щит, и вы видите – что им обещано, то и сбылось.

– Ах! – отвечала Владычица Озера, – вот увидите, он породит еще новые чудеса; знайте же, что я посылала его вам как лучшей и любимейшей даме. Я предвидела, сколь велика будет доблесть этого несравненного рыцаря; как я говорила, это я привела его ко двору и просила короля Артура посвятить его в рыцари. Нынче же я вернулась для того, чтобы ускорить его выздоровление, а вас уведомить, что десять дней спустя король выйдет из темницы, благодаря деяниям вашего рыцаря. Посылая вам этот щит в Карадиган, я дала вам знать, что никто в целом мире не знает ваши подспудные мысли так же, как и я, и что я люблю того же, кого и вы, хотя нежность моя другого свойства. А ныне я вам посоветую одно: превыше всего любите того, кто превыше всего любит вас и любить не перестанет. Увы! в мире нельзя прожить безгрешно; ваша любовь – безумие, я это знаю; но, отдав ее тому, кто более других достоин быть любимым, красе и цвету всего рыцарства, вы тем выказываете величие ваших чувств, превосходство вашего ума[169]. Вы избрали самый цвет земного рыцарства. Коль скоро вы пленили первейшего героя, вы и меня пленили тоже. Но мне нельзя здесь оставаться долее; меня влечет неодолимая сила: сила любви. Мой любимый не ведает, где я, хоть я и взяла его брата провожатым; если я промедлю с возвращением, он будет гневаться, а ведь надо остерегаться прогневать того, кого любишь, от кого ждешь любой отрады и за кого отдашь целый мир.

Расставаясь, Владычица Озера оставила королеву Гвиневру в таком веселье, в каком та давно уже не бывала; и все благодаря надежде на исцеление Ланселота. Она подошла к нему, остерегаясь спугнуть его сон. Наконец, Ланселот открыл глаза и тихо застонал.

– Милый друг, – сказала королева, – как вы себя чувствуете?

– Хорошо; но откуда у меня такая слабость?

– Будьте уверены, мой друг, скоро вы будете в полном здравии.

Она велела приготовить ему чан; никогда еще больной не бывал окружен заботами более нежными. В считанные дни к нему вернулись силы; он вновь обрел и былую мощь, и былую красоту. Но он несказанно удивился, когда услышал о своем помрачении, в котором не признавал никого из ближних, кроме королевы и той, что пеклась о его первых годах.

– Если бы не Владычица Озера, – говорила ему королева, – вам бы не исцелиться.

– Я прекрасно помню, что видел ее, – отвечал он, – только я думал, что это было во сне. Но вы, возлюбенная госпожа, сможете ли вы по-прежнему любить того, кого видели в столь постыдном образе?

– Этого, милый друг, нисколько не бойтесь. Вы надо мною господин более, чем я госпожа над вами; и перестать вас любить для меня означало бы перестать жить.

И вот Ланселот обрел совершенное здравие: он вновь упивается всеми радостями, какие может дать любовь; он разделяет их с королевой, которая не сводит с него глаз и расточает ему пылкие ласки. Что была бы для нее жизнь, когда бы она не разделяла с ним все ее блаженства? Одно лишь ее печалит, одно не дает покоя: она знает, что он без меры отважен и смел; она не может воспретить ему мчаться навстречу любой опасности и вечно подвергать ударам ту жизнь, которой она вверила свою. Но что с того! Без этой беспримерной отваги разве могла бы она простить себе любовь, отданную ему как самому верному, самому совершенному из рыцарей?

LVII

Тем временем Сены, укрытые в замке Скалы, возобновили свои набеги. Безумие Ланселота, пленение короля Артура, мессира Гавейна, Гектора и Галеота вернули им надежду, утраченную в последних боях. В один из дней, задумав отвлечь Бретонцев, пока они бы вывели на берег короля Артура и повезли его в Ирландию, они напали на