Катапульта, конечно, маломощная, но это являлось даже плюсом – меньше вероятности повредить машину. За руль марсохода уселся Биленкин, напоминая собой циркового, которому предстояло нечто вроде прыжка тигра сквозь горящее кольцо, осложненное тем обстоятельством, что на прыгающем тигре предстояло сидеть и удержаться.

Но Биленкин беспокоился напрасно – все вышло наилучшим образом. Пороховые заряды сработали безукоризненно, когда люк отсека распахнулся и внутрь обрушился водопад красного песка. Машина мягко рванула им навстречу, словно действительно была огромной полосатой кошкой, раздвинула лобастой кабиной сыпучую преграду и, пролетев с десяток метров в условиях пониженной гравитации, так же мягко опустилась на все четыре гусеницы. Маленький пилот дернул рычаги управления, марсоход послушно взревел и сделал круг почета вокруг лежащего корабля.

Не хватало только аплодисментов.

Связаться с Паганелем пока не удавалось, но, по расчетам, до него с Зоей не больше тридцати километров. Немного по земным меркам, но по марсианским – вполне достаточно для того, чтобы отнести предстоящий переход к высшей категории сложности. Тем более через десяток километров пустыня переходила в каменистое плато с торчащими зубьями скал, а еще дальше начинался подъем к высочайшей вершине Солнечной системы – Олимпу. Вулкан грозно нависал над окружающим пейзажем, придавая ему особую мрачность.

Огромные клубы пыли – предвестники надвигающейся бури – то и дело накатывались на марсоход, и Игорь Рассоховатович замедлял ход, опасаясь напороться на выпирающую из песка скалу, которую не засек радар, но которая вполне могла повредить гусеницу. Впрочем, замедление было даже на руку пилоту, который, пренебрегая строжайшим приказом Бориса Сергеевича, после изнурительной посадки так и не смог выкроить хотя бы полчаса, чтобы вздремнуть. Литр крепчайшего кофе и кофеиновые таблетки, которыми его снабдил Роман Михайлович, делу помогали мало.

Вдруг нос марсохода резко осел, задние гусеницы оторвались от песка и крутились вхолостую.

– Что за… – прошипел Биленкин, сонливость слетела махом, он дернул рычаг назад, давая задний ход. Но тут по марсоходу мягко ударило, и он, несмотря на вращающиеся в обратную сторону гусеницы, заскользил вперед и еще круче вниз.

Включенный прожектор метался в темноте, ничего толком не проясняя, работающие на обратный ход гусеницы заставляли марсоход немилосердно вибрировать, пока Биленкин опять не переключился на передний ход, сообразив, что машина не в силах сопротивляться непонятной силе, которая тащила их все вниз и вниз, в недра Марса.

– Что это такое?! – крикнул Варшавянский, хотя нужды кричать не было – в кабину не проникало никаких посторонних шумов.

– Сейчас узнаем, – процедил сквозь зубы Биленкин, и, словно испугавшись его грозного обещания, туннель разошелся, распахнулся, и марсоход вылетел в багровое свечение и, подчиняясь рывку рычагов пилота, тут же остановился.

– Приехали, – задумчиво сказал Варшавянский.

Надвинув дыхательные маски и запахнувшись в дохи с электроподогревом, пилот и врач выбрались из кабины. Они находились внутри огромной трубы, сквозь прозрачный верх которой виднелось марсианское небо, по которому беззвучно неслись огромные тучи песка. Труба состояла из пузырчатых сочленений и слегка светилась голубоватым светом.

Марсоход стоял на краю ровной площадки, которая обрывалась к прямой дороге со множеством прорезанных в ней желобов. В желобах там и тут стояли огромные диски со вспученными прозрачными центрами. Некоторые из дисков покосились, но большинство сохраняли идеально вертикальное положение.

Все та же узнаваемая архитектура Фобоса, если только все эти словно бы текучие, асимметричные трубки, наросты, выступы у кого-то повернется назвать архитектурой. Глаз усматривает в них намеки на регулярность, на целесообразность, но стоит перевести взгляд на что-то другое, и вновь все утопает в серо-коричневой мешанине наплывов, перетяжек, проступающих ребер, до неприятности похожих на костяки издохших в незапамятные времена невообразимо уродливых существ.

– Знаете, что это такое? – тихо спросил Биленкин. И, не дожидаясь ответа Варшавянского, ответил таким же шепотом: – Метро. Марсианское метро. Вон те диски – это, скорее всего, транспорт, а по желобам они катятся.

– Думаете? – Роман Михайлович с сомнением осмотрелся. Громадное сооружение производило впечатление, но отнюдь не метро, поскольку непонятно было – зачем делать трубу столь огромной. – Размеры вам не кажутся чрезмерными?

Биленкин ничего не ответил, подошел к краю платформы и спрыгнул вниз. Там Игорь Рассоховатович подошел к ближайшему диску и заглянул в гондолу. Конечно, ничего похожего на человеческий пульт управления. Да и пульта никакого не было. Имелось лишь то, что Биленкин про себя проименовал «седалище», и свисающие из отверстий ремни. Ремни напомнили пилоту лошадиную упряжь. Скорее всего, диск так и управлялся – натягиванием и ослаблением ремней.

– Игорь Рассоховатович, – раздался в наушниках озабоченный голос врача, – нам тут бродить некогда. Нас ждут. Очень ждут.

– Да-да, – несколько рассеянно ответил Биленкин, – вы пока посмотрите, как мы сюда попали и как можно выбраться. Я сейчас… сейчас…

Диски очаровали Биленкина своей несуразностью как транспортных средств. В них не находилось ничего человеческого, и с первого взгляда было понятно, что перед ним продукт иной цивилизации со своими, нечеловеческими, представлениями о практичности и удобстве. Как человек, мягко говоря неравнодушный к любому транспорту, начиная от велосипеда и заканчивая космическим кораблем, у Игоря Рассоховатовича руки зачесались опробовать диск в движении. То, что он ничего не понимал в его управлении, маленького пилота нисколько не смущало. Он ракетами управлял, так неужели с упряжью не справится?

Поглощенный разглядыванием дисков, Биленкин не сразу понял, что он не один среди стоящих на приколе древних машин. Посторонний шум он принял поначалу за шуршание в наушниках атмосферных помех, но затем сообразил – звук исходит откуда-то из отдаленного места этой пересадочной станции марсианского метрополитена.

До сих пор работающие системы жизнеобеспечения? Игорь Рассоховатович осторожно пошел на звук, что оказалось не так-то просто – приходилось перешагивать через желоба, обходить диски. Кроме того, сгущался мрак, и, задрав голову, пилот увидел клубящуюся пыль – и никакого неба. Буря пришла.

Звук становился отчетливее – будто кто-то проводил по медной тарелке кисточкой с металлическим венчиком, как это делают джазовые музыканты. Теперь Биленкин сначала выглядывал из-за очередного диска, убеждался, что не видит источника звука, на цыпочках перебегал к другому диску, вновь из-за него осматривался. Так короткими перебежками он почти преодолел промежуток между платформами, когда вдруг увидел странную тень около одного из дисков.

Игорь Рассоховатович плотнее прижался к гладкому боку своего укрытия, попытался унять дыхание, а затем выглянул вновь. В сгустившемся полумраке уже было трудно что-то разобрать. Словно многоногая клякса расплывалась неподалеку. Биленкин всмотрелся, отпрянул, присел на корточки, стараясь стать еще незаметнее. Постукал по микрофону и прошептал: