«Семнадцать лет — время удивительных открытий», — говаривала бабуля.

— У меня тоже имеется смартфон, — сказала Оля. — И, не поверишь, я тоже гуглила. Весной мальчик выпал с одиннадцатого этажа. У трупа были раны в районе живота. Незадолго до смерти он начал бояться зеркал, а на его ныне замороженном ютуб-канале был загружен ролик с записью обряда. Они с друзьями вызывали Пиковую Даму. Но хочешь прикол?

— Даже не знаю… — поник Женя.

— Это случилось в семистах километрах от интерната. В детстве в летнем лагере я тоже слышала историю про Даму, зеркало и свечу. И многие слышали. В страшилке нет ни намека на поместье…

— Ну и что? Если представить, что она путешествует по зеркалам… Она не привязана к конкретной точке.

— Если представить, что подарки нам в детстве дарил Дед Мороз?

— Это сложно, но… что-то такое тут есть. Попробуй поспорь. Как бы сердцевина сгнившего яблока. Источник радиации.

А ведь в подвале Оля почувствовала это излучение, этот тлетворный дух. И сбежала, бросив брата на пирамиде. Около купели, в которой маньячка топила сирот как слепых котят. И, всходя по лестнице (где тридцать лет назад нашли повешенного мальчонку), она видела подозрительную тень…

Соня сбавила шаг, уперлась ладонью в шершавый ствол. Сердце часто стучало в груди. По спине катился пот, одежда липла к телу. У ног трапезничало насекомое величиной с мизинец — какой-то отталкивающий гибрид муравья и бескрылой осы. Оно поедало гусеницу, разорвало добычу на две части и вгрызлось жвалами в сочное мясо.

Соня отшатнулась, посеменила на голоса приятелей. Каждое третье дерево в тумане напоминало неподвижную женщину. В лишайнике кишела тошнотворная жизнь.

— Давай подытожим, — вздохнула Оля. — Графиня…

— Верберова.

— Графиня Верберова переместила себя в зеркало…

— Душу переместила.

— Да. И теперь она — призрак?

Женя вздохнул:

— Звучит неправдоподобно, но…

— Звучит как чертов бред.

— …Но не ты ли перепугалась в столовой, когда электричество вырубили? А в подвале? Там ничего тебя не тревожило?

Оля промолчала. В семнадцать лет всерьез обсуждать призраков? Потакать боящемуся темноты ребенку, сидящему в каждом человеке? Но это не романы Генри Джеймса, это реальность. Здесь, если тебя сжигают в крематории, обратной дороги нет.

Оля листала снимки на телефоне Жени. Фотографии разыскиваемых детей, висельники, трупы в гробах. Заголовки, не брезгующие мистическим пафосом. «Зеркала-убийцы!» «Загробный киллер!» «Жертвы зеркал!»

«Подростки сбегают из домов… — рассуждала Оля, защищая свой разум от щупалец тьмы, — и, случается, они умирают. А графиня была просто психопаткой, больным человеком. Списать всю детскую смертность на Фредди Крюгера, мистера Квинта или Пиковую Даму? Слишком просто — как в любой вспышке жестокости искать вину компьютерных игр».

— Сонь, не спи!

— Не сплю я. — Соня перепрыгнула через выстланный поганками ров, на ходу извлекла из рюкзака упаковку диетических хлебцев. Мама была бы довольна. Мама сказала бы: еще минус сорок килограммов — и ты станешь хорошенькой, как твои подруги.

Желудок требовательно урчал, ему в унисон урчал изголодавшийся лес, который не знал, что такое диета.

— Это цинично, — сказала Оля. — Разместить нас в здании, где утопили девятнадцать сирот. Как считаешь, учителя в курсе?

— Вполне может быть. Такие истории не рассказывают спонсорам и родителям воспитанников…

— Кирилл!..

Эхо продублировало зов из тумана.

Соня нахмурилась, жуя. Пресные хлебцы во рту были странно мягкими, пористыми, на вкус, как прогорклая овсянка или земля. Она сплюнула в ладонь смоченный слюной комок. Воззрилась оторопело на кашицу из сырых грибов, зеленовато-бурые шляпки, пережеванные волокнистые ножки. Соня закашлялась, пытаясь избавиться от мерзкой горечи. Кусочки грибов прилипли к небу и деснам, на пальцах темнел споровый порошок.

— Сонь, ты подавилась?

Лица приятелей двоились от выступивших слез. Соня стряхнула с ладони хлебные крошки. Отхаркала диетическую снедь. Оля вручила ей бутылку, и она стало жадно пить. Газировка щекотала горло. Как она могла принять хлебцы за ядовитые грибы? Что с ней такое творится?

— Все норм, — засопела Соня. — Живот крутит. Зря я пила молоко утром. Идите, я догоню.

— Ты уверена?

— Идите-идите.

Женя и Оля зашагали по тропинке. Соня снова посмотрела на кучку мокрого хлеба, боясь, что выплюнутое снова превратится в поганку.

— Эй!

От неожиданности она стиснула пластиковую бутылку — вода обрызгала кофту. У засохшей расщепленной сосны стоял Кирилл. Указательный палец он прижал к губам: «Тсс!»

Соня сразу забыла про галлюцинацию. Заулыбалась, замахала:

— Кирюш! Ты где был? Тут такое! Тебя вся школа ищет! Патрушева на ушах!

От души отлегло, Соня затопала к сосне, посмотрела под ноги, чтобы не запнуться о корягу, а когда опять подняла голову — Кирилл исчез.

— Кирюш?

В тумане мелькнул силуэт. Соня подумала было окликнуть приятелей, но потом решила, что отлично доберется до интерната вдвоем с Кириллом. Это же романтично: гулять по лесу, болтать, смеяться… Может, он возьмет ее за руку?

Приятная нега растеклась по организму, нейтрализовала резь в желудке. Соня шла, огибая лужи, разгребая мглу и ветки. Фигура впереди не уменьшалась и не увеличивалась. Сучок ужалил в лопатку. Другой пырнул в рюкзак.

— Если бы ты остановился и помог мне…

Соня прищурилась, повертелась озадаченно.

Среди деревьев затесалось кладбище. Совсем маленькое: два десятка могил. Поваленные и расколотые надгробия заросли ползучим пыреем, лишайником и вьюнком. Ворох из бурелома оберегал погост от случайных прохожих, любопытных глаз. Могильные насыпи будто вылезали друг на друга, плиты кренились и, как щиты спартанцев, заслоняли главаря — торчащий из холмика куб. Два ангела оседлали камень. Крылатые карапузы с надбитыми крылышками, призванные вечно скорбеть над покойником. Если с меньших камней дождь слизал подчистую все надписи, то на кубе еще читались отдельные буквы.

«Вер…»

«Ни…»

— Ты где? — спросила Соня. Вид запущенного кладбища пробудил тревогу. Одноклассники давно пропали в чаще, мир был соткан из тумана, из шорохов, из тихой мелодии…

В могильных чертогах кто-то пел, намурлыкивал печальную долгую колыбельную. Улитки копошились на моховых подушках, по серым плитам стекала вода. Песня подселяла в голову чудные образы… костяные дома, слепые кроты, пожирающие падаль старухи…

Соня выронила пластиковую бутылку и схватилась за живот, согнулась пополам. Кишечник бурлил, желчь разъедала слизистую кислотой.