На постаменте появился мальчик. В чистой белоснежной одежке — не чета чумазым сиротам, он шел из глубин зеркала, как из дверного проема.

— Коленька! — закричала графиня.

Поток пузырьков истощился. Больше не дергался Назар в воде. Рядом плавала его кукла, плоской мордашкой ко дну.

Мальчик приближался, рыдающая графиня уже различала его улыбку, и моряцкую бескозырку, и голубой бант. Дверь — настоящая дверь — слетела с петель, и толпа горланящих мужчин ворвалась в подвал, потрясая палицами и топорами. Графиня не видела их.

— Сыночек, — сказала она. — Сыночек мой родной…

Зеркало померкло — растворилась хрупкая фигурка. Безутешную мать вынули из купели. Исцарапанный сучьями Тимка, стоявший на лестнице, зажмурился.

* * *

— Крестьяне свершили самосуд, — произнес Женя. — Нашли ее в подвале, где Верберова якобы поклонялась сатане. Ей выбили зубы, вырезали язык, обрили налысо. Вытащили во двор и четвертовали. Лошади разорвали ее на четыре части, останки скормили свиньям.

— Она не заслужила пощады, — сказала Оля. — Девятнадцать детей! Господи…

— В сознании людей Анна Верберова стала монстром. Именно мистическим существом. Говорили, она открыла способ переселить душу в зазеркалье и жить там вечно. Угадай, как с тех пор нарекли графиню Верберову?

— Пиковая Дама… — по позвоночнику пробежал холодок. Кинуло в холод — и тут же в жар.

— Именно так, — сказал Женя. — И мы в ее доме.

Оля оглянулась, ежась. Флуоресцентные трубки трещали под потолком, но помещение было слишком огромным, чтобы полностью его осветить. За пустыми столами трапезничали тени. В столешнице справа мелькнуло что-то темное. Уж не силуэт ли тощей женщины, отразившийся в полированной поверхности? Пятно пропало, чтобы возникнуть левее… От стола к столу, из угла к застывшей Оле.

— Жень…

Увлеченный, Женя не услышал:

— Спустя полгода у крестьян, участвовавших в расправе, умерли все дети. Перед смертью они рассказывали о лысой женщине: она преследовала их в зеркалах. Следов насильственной смерти не было. Корь, холера, а кто-то утоп, подавился или задохнулся во сне.

«Это же байки! — отрицал рационализм. — Скажи ему, мы живем в двадцать первом веке!»

На мониторе медленно прогрузилась зернистая фотография. Камера фиксировала детские трупики, лежащие вповалку, накрытые холстиной. Вспомнился урок Игоря Сергеевича: бог смерти в шумеро-аккадской мифологии, владыка преисподней, мора, разрушения и войны. Какое жестокое божество, кроме языческого идола, могло допустить такое?

— Тут кто-то есть, — насторожился Женя.

Электричество выключилось. За окнами давно воцарилась тьма. Теперь она оккупировала и интернат. Оля нащупала кисть Жени, сдавила. Взявшись за руки, ребята вертели головами. Из темноты приближалась едва различимая фигура. Цокали каблуки, скрипел паркет.

Женщина двигалась к их столику.

Чик. Чик. Чик.

* * *

…Свет погас, когда Игорь проходил мимо фонтана. Только что бил в спину, рисовал на влажной траве квадраты — и внезапно пропал. Синхронно умерли фонари, оконные проемы слились с фасадом. Здание стало эбонитовым надгробием, черной скалой.

Может, права Элеонора Павловна, говорившая неоднократно: «Лучше я буду мотаться туда-сюда на автобусе каждый день, чем ночевать в особняке»?

Игорь решил, что Патрушева разберется с поломкой. Он покосился на зеленоватую нимфу и поспешил к асфальтированному прямоугольнику.

— Кирилл? Ты здесь?

Подросток исчез из кабинета психолога час назад. В таком состоянии оставлять его без присмотра было крайне опасно, и Игорь обегал весь интернат. Из западного крыла он приметил слоняющегося по баскетбольной площадке человека.

— Кирилл?

Учитель отворил решетчатую дверцу и вышел на площадку. Ограда из сетки-рабицы дребезжала на ветру. Лес шумел, загребал мохнатыми лапами воздух. Белесые испарения клубились над кочками. Туман полз по земле, проглатывая автомобили на парковке, окуривал двор. Проникал сквозь металлические ячейки ограды. Он пах раскопанной могилой. Игорь вспомнил невольно похороны матери, гробовщика, вколачивающего гвозди в крышку.

Он ошибся, на площадке никого не было. Но кто-то бродил в тумане за решеткой. Там, где щупальца мглы странно чернели и извивались гадюками. Разве это не женщина в долгополом платье? Кто-то из педагогов?

Игорь облизал пересохшие губы. Он понял, что нервничает.

К черту! — боится. Боится так, как никогда прежде.

«Она идет, — подумала Оля, хватаясь за Женю в темноте. — У нее ржавые ножницы, она разрежет мне горло!»

Образ корчащейся в озере твари терроризировал психику. Этот же образ перенес на бумагу брат. Они оба знали правду.

Оля затаила дыхание и слушала шаги…

Пиковая Дама прямо возле их стола. Скалит зубы, прекрасно видит их в непроницаемом мраке…

Лампы вспыхнули неуверенно: свет поморгал и устаканился. Включились фонари на пришкольной территории. Перед столом действительно стояла женщина.

— Боже, — сказала Валентина Петровна. — Как вы меня напугали.

— Аналогично, — пробурчал Женя.

— Я думала запереть столовую. Не знала, что вы тут.

— И мы, и поварихи. — Оля сообразила, что грохот посуды на кухне давно прекратился.

— Поварихи у себя, — возразила директор. — И вы бы не разбредались. Вдруг свет снова выключится. Здесь просто потеряться.

Безобидная фраза показалась зловещей.

— Я помогал Красновой подготовить реферат, — сказал Женя, пряча в сумку ноутбук.

— Доделаете завтра. Спокойной ночи.

— И вам…

Под присмотром Валентины Петровны ребята выскользнули из столовой.

Туман карабкался по фасаду и пробовал стеклопакеты на прочность.

* * *

Артем вышел на кухню, потирая веки, шлепая по линолеуму босыми пятками.

— Десятый час, соня!

Артем зевнул и потянул ноздрями аромат, источаемый скворчащей сковородой.

— Ничего не успеваю, — пожаловалась мама.

Она следила за плитой и умудрялась параллельно причесываться и отвечать на сообщения в телефоне. Оля пила чай и читала книгу. Обложку украшал мрачный замок, молния била точно в зубчатую башню.

— Время, время, время, — затараторила мама, наливая кипяток в чашку. Телефон булькал, принимая весточки. — Если опоздаю, меня убьют.

— Я тебя защитю, — сказал Артем, подумав, что в этом белом платье мама похожа на ангела.

— Защитю, — передразнила Оля. — Неуч.

— Перестань. — Мама склонилась к Артему, потрепала по волосам, поцеловала в темечко. — Ты — мой защитник, да?