его за ручку, а на каминной полке лежало несколько книг, которые я стал рассматривать. Странная коллекция! Несколько томиков Байрона, Горация, Бастиа, Беранже и — угадайте-ка! — библия, полная библия, и даже с апокрифами!

Этого я от Шальмана не ожидал. И, по-видимому, он ее читал, так как в книгу были вложены отдельные листки бумаги с заметками о прочитанном, — он утверждает, что Ева родилась дважды... — парень сошел с ума! — и все они написаны были тем же почерком, что и рукописи в его проклятом пакете. Шальман, как видно, особенно прилежно изучал книгу Иова, ибо страницы в этом месте были истрепаны. Я думаю, он начинает чувствовать на себе руку господа и хочет помириться с ним посредством чтения библии... Я ничего не имею против.

От нечего делать мой взгляд упал на дамский ящичек с рукодельем, стоявший на столе. Без всяких дурных мыслей я осмотрел его; в нем оказалась пара недовязанных детских чулочков, несколько листков с нелепыми стихами и письмо жене Шальмана, как я усмотрел из адреса. Письмо было вскрыто и имело такой вид, как будто его прочли и поспешно вложили обратно в конверт.

У меня твердый принцип — никогда не читать писем, адресованных не мне, ибо я считаю это неприличным. Поэтому я этого не делаю, если того не требуют мои интересы; но тут я вдруг, точно по наитию, утвердился в мысли, что мой долг заглянуть в письмо, так как его содержание, при том человеколюбивом намерении, с которым я явился к Шальману, может оказаться мне полезным.

Я думаю сейчас о том, что господь никогда не покидает верующих, ибо он неожиданно дал мне случай узнать получше этого человека и тем избавил меня от опасности оказать благодеяние безнравственной личности. Я добросовестно следую подобным указаниям господа, и это часто приносило мне большую пользу в делах.

К моему великому удивлению, я узнал, что госпожа Шальман действительно происходит из почтенного семейства. По крайней мере письмо было подписано ее родственником, имя которого уважается в Нидерландах. Я был восхищен прекрасным содержанием письма. Пославший его был, как видно, человек, ревностно трудящийся для господа, ибо он писал, что жена Шальмана «должна развестись с этим несчастным, который заставляет ее переносить нищету, который не в состоянии заработать на хлеб себе и семье и который, помимо того, еще мошенник, ибо имеет долги; что пишущий письмо обеспокоен ее положением, хотя она сама виновата в своей судьбе, ибо покинула господа и пошла за Шальманом... что она должна вернуться к господу и что тогда, быть может, вся семья поможет ей найти работу по шитью... Но прежде всего она должна расстаться с Шальманом, который является позором для семьи».

Словом, даже в церкви трудно услышать лучшее назидание, чем то, что заключалось в письме.

Я узнал достаточно и был благодарен за это чудесное предостережение, ибо без него я вновь стал бы жертвой моего доброго сердца. Поэтому я опять решил оставить Бастианса, пока не найду ему подходящего заместителя, — ибо я не склонен выбрасывать людей на улицу, и мы сейчас не можем сократить штат, раз дела у нас идут так бойко.

Читатель, наверно, полюбопытствует, как я вел себя на последнем вечере и подобрал ли я компанию для игры? На последнем вечере я не был вовсе. Произошли удивительные события: я поехал в Дриберген с моей женой и Марией. Мой тесть, старый Ласт, сын первого Ласта (когда Мейеры еще участвовали в деле; но они уже давно вышли из него), не раз говорил, что хотел бы повидать мою жену и Марию. В этот день была хорошая погода, и страх перед любовной историей, которою пригрозил Штерн, заставил меня вдруг вспомнить о приглашении. Я поговорил о нем с нашим бухгалтером; он человек опытный и по зрелом размышлении посоветовал мне еще раз обдумать это дело. Я последовал его совету. Уже на следующий день я убедился, насколько мудр был этот совет, ибо ночью мне пришло в голову, что лучше всего будет отложить решение до пятницы. Короче говоря, после зрелого и всестороннего рассмотрения вопроса оказалось много оснований за поездку, но много и против.

Мы отправились в субботу в полдень и возвратились в понедельник утром. Я не стал бы рассказывать так подробно о путешествии, если бы оно не имело прямого отношения к моей книге; во-первых, я очень хотел бы, чтобы вы знали, почему я не протестую против тех глупостей, которые Штерн, наверное, опять выкопал в последнее воскресенье (что это за история о человеке, который должен был слышать что-то, когда он уже умер? Мария говорила о ней, а Марии рассказали Роземейеры, те, что торгуют сахаром); во-вторых, я теперь уже совершенно убежден, что разговоры о бедности и непорядках в Ост-Индии — чистейшая ложь. Как видите, путешествия способствуют основательному изучению вопроса.

Дело в том, что в субботу вечером мой тесть принял приглашение одного господина, который прежде служил резидентом в Ост-Индии, а теперь живет в большом имении. Мы его посетили, и я, право же, не могу нахвалиться его любезным приемом.

Он послал за нами свою карету, и кучер был в красной ливрее. Правда, погода стояла еще холодная, и мы не смогли осмотреть имение, которое летом должно быть великолепным, но самый дом не оставлял желать ничего лучшего. В нем имелось все, что делает жизнь приятной: бильярдный зал, библиотечный зал, оранжерея из стекла и железа, а на серебряной жердочке сидел какаду. Я никогда не видал ничего подобного. Я тотчас же подумал о том, что хорошее поведение всегда влечет за собою награду. Совершенно ясно, что человек этот не бездельничал, ибо у него имелось целых три ордена, прекрасное имение и, кроме того, еще дом в Амстердаме. За ужином подавали в изобилии трюфеля, а слуги были одеты в такие же красные ливреи, как кучер.

Поскольку индийские дела меня очень интересуют в связи с кофе, то я и завел об этом разговор, и очень скоро понял, на чьей стороне правда. Резидент рассказал, что в Индии у него все шло отлично и что в слухах о недовольстве местного населения нет ни слова правды. Я завел речь о Шальмане. Наш хозяин его знал, и притом с весьма неблагоприятной стороны. Он уверял меня, что власти очень хорошо сделали, уволив его,