Воин должен быть полуголодным… Воин должен быть полуголодным… Зажрался… Олег решил: отступит – умрет. Но отбивать выпады двух клинков разом становилось все труднее и труднее – он уставал.

– Где топорик? – хохотал Туглай. – Пузо выросло, топор не нужен, сабля козлиная, сам дурак! – и воткнул на пол-вершка кинжал в незащищенное бедро. Хлынула кровь, Олег невольно застонал и отскочил. Не давая опомниться, арактырец махнул вторым клинком – и полилась кровь из правого плеча. – Все, добрый молодец! Предлагаю в последний раз. Жизнь, деньги, родина, семья.

– Нет, – ответил ратник.

– Упрямый урусут! Погибни же тогда! К черту булат Тибир-бека! – и мин-баши начал бить и бить в одно место хорезмийской сабли, пока клинок из Ургенча сначала не треснул, а затем не раскололся пополам.

Раненый Олег, да еще оставшийся без оружия, повалился на спину и увидел небо. Нет, все-таки высыпали звезды. Все же пришла ночь.

– Дьявол, дьявол, дьявол! – орал монгол, разглядывая появившиеся зазубрины на лезвии любимого оружия, дав тем самым противнику лишнюю секунду.

Олег нащупал за стенкой ичига кривой персидский нож, из положения «лежа» выпрямил корпус и швырнул засапожник в лицо противника. Пробив переносицу, клинок воткнулся прямо меж глаз, которые успели выразить огромное удивление. Арактырец упал на колени, ноги расползлись в стороны, голова поникла на грудь. Казалось, устал путник, присел отдохнуть в дороге – но сморило в сон на миг.

«Однако. Я все-таки вошел дважды в одну и ту же реку», – подумал Белый Лоб и с трудом поднялся.

– Прощай, глупый монгол, – сказал он Туглаю и дотронулся до его плеча. Тело завалилось на спину, одна ладонь разжалась и выпустила кинжал, но другая по-прежнему крепко держала знаменитую саблю.

Булат Тибир-бека и вправду оказался заколдован шаманом. Приходи, царь касогов, забирай свой клинок.

Снизу послышался вой – то ли отряд посланцев Тохтамыша пошел в атаку на Альборс, то ли наткнулся на Салавата с друзьями.

Олег побежал дальше, ровная площадка закончилась, пришлось идти вверх и вверх, затем ползти, уже совсем стемнело, снег все сыпал и сыпал – было похоже на настоящую русскую вьюгу, кровь хлестала, оставляя кривые полоски на белом покрове – заметет к утру, не заметет?

Сурен продолжался, так что остановиться и перевязать раны не имелось никакой возможности – нужно уйти как можно дальше.

Он просто полз по льду, стараясь не соскользнуть – покатишься вниз, и несколько десятков саженей пути придется преодолевать заново.

Вдруг раздался чудовищный треск, лед подломился, и он кубарем полетел в какую-то дыру.

Когда упал на камни, понял, что попал в пещеру. И еще понял, что сломал ногу. Похоже, что настал конец. Завыл про себя, но раз есть временная передышка, надо заняться делом. Снял ненужную кольчугу, перетянул всеми тряпками – платом, кусками рубахи – ногу и руку. На плече кровь остановил, а вот из бедра она била толчками, с каждым ударом сердца. Не фонтаном, нет, но он чувствовал выплескивавшуюся жидкость, как чувствуешь пальцем ее бег по жилам на запястье.

«Это – смерть, – понял Белый Лоб, глядя на неестественно вывернутую левую стопу. – Истеку кровищей. Поделом. Из людей выпускал – так попробуй сам эту участь». Сил не оставалось ни на что. Прямо на скальном выступе откинул голову и заснул, не успев прочитать и строчку из молитвы на исход души.

Когда проснулся, сквозь узкое отверстие саженях в двенадцати вверху яркими лучами било солнце. Находившийся над ним еще один выступ, мимо которого он пролетел, свет закрывал не полностью. Он представил, как искрит радугой снег снаружи после утихнувшей бури, и застонал от тоски и боли – нога опухла, став похожей на каравай, кровь из бедра продолжала, хоть и тихо, вытекать. Слабость во всем теле ощущалась невероятная. Он подумал и отвел себе тринадцать-пятнадцать часов. Зато теперь Камень не достанется никому. Ни Тохтамышу, ни Тимуру. Пусть бьют друг друга без талисманов.

Подполз к краю площадки – пещера уходила дальше вниз, глаза из темноты уже не выхватывали глубину. Но, похоже, яма – всем ямам яма.

Он открыл суму и, не обращая внимания на мешок с булыжником, ставший причиной его гибели, вынул маленький сверток, бережно развернул его – там лежали калям, чернила в глиняном пузырьке с пробкой и превосходная бухарская бумага. Решил – вдруг Хромец пошлет на поиски своих скалолазов, вдруг они найдут труп в пещере – а им будет записка. Или еще кто найдет. Он много читал, и мечтал всегда написать сам что-нибудь, только вот не знал, что. Кое-как присел, устроился, пользуясь тем, что пока света имелось достаточно, обмакнул перо и принялся старательно выводить на листе, подложив под него книгу ал-Гарнати. Писалось быстро.

«Я, нареченный Олег, Иванов сын, Александров внук, по прозвищу Белый Лоб, пишу сие, лежа с ранами и сломанной ногой в пещере на горе Альборс. Сейчас лето от С.М. 6902-е месяца декабря. Я охранял Камень, талисман Тимура, и отдал за это жизнь. На мой отряд напали монголы под предводительством старого знакомого Туглая, которого я убил. Их послал Тохтамыш, но цели своей они не достигли. Служу я Тимуру три с половиной года, а до этого служил оглану Илыгмышу девять с лишним лет. Когда я был ребенком в селении в Нижегородском княжестве, на него напали татары, всех убили, а меня увели в плен. Там я учился ратному искусству, и когда вырос, честно сражался с Тимуром на Кондурче. Когда все убежали, моя сотня продолжала биться, и мы почти добрались до Тимура. Он пленил меня, и я сражался под его началом в Мазандаране, в Иране и в Азербайджане. Здесь, на Востоке, меня называли Палваном. Мне стыдно за то, сколько людей я убил, но никогда я не трогал мирных жителей, женщин и детей – а только воинов, и, в основном, только тех, кто нападал первым. Я родился в Москве, мой дед учился в Царьграде, а отец плотничал в Нижнем Новгороде. В Москве у меня живет жена Алтантуяа, монголка по происхождению, крещенная Анной, дочь Елизавета и сын Олег, которого я ни разу не видел. Боже, прости мне все грехи, вольные и невольные! В руки твои передаю себя, хоть и с нечистой совестью! Прости, Богородица, Дево, прости, Иисусе Христе!»

Вот и все. Вроде бы вся жизнь – а уместилась в нескольких строчках. И добавить нечего.

Но есть чернила, светит солнце, и душа еще не покинула тело.

Переписал текст по-арабски, по-тюркски и по-гречески. Пока мучился, стемнело и силы совсем пропали. Надо вот только додуматься, куда бумагу сунуть – сыро ведь, сгниет! Положил листки в книгу, а книгу решил к сухому камню в кожаный мешок – и зашнуровать его потом поплотнее. Да и, молясь, отдать душу, как положено…

Непослушными руками развязал тесемки, глаза слипались, засыпал, умирал – все одновременно! – принялся пропихивать книгу глубже, и вдруг почувствовал – Камень издает тепло! Раз ощупал, другой – теплый! Вот и вправду – диковина! Вынул его из мешка, начал вертеть на ладонях, но не видно не зги, и силушки ушли, того и жди – уронишь, постарался вернуть на место, случайно провел ладонью по шероховатой поверхности – и тот заискрился! Принялся сыпать лучами во все стороны! Не только у Великого, выходит, получается!