наблюдал Менделеев под Калязином, а не француз Жюль Жансен, что Михайло Ломоносов, а не поляк Коперник первым догадался, что на Венере есть атмосфера, что советский комиссар Отто Шмидт выдвинул теорию возникновения планет из газопылевой среды, а уж о Юрии Гагарине и Валентине Терешковой Слава может говорить без устали, прихватывая время у «Аполлона-11», побывавшего на Луне.

Филипп преподает обществоведение и москвоведение. У этого плотного мускулистого юноши высокий тенор, в пылу полемики срывающийся на дискант. Он бесплатно массирует Аркашу и Славу. Перед Славой Филипп слегка заискивает. Слава видит Филиппа насквозь и говорит, что если к власти придут наконец правильные люди, то Филя немедленно образумится и забудет про свой европоцентризм, тогда как над другом Аркашей, которому слишком полюбилась позиция «над схваткой», придется поработать. Надю Слава и Филипп в грош не ставят, будь их воля, они бы выгнали ее из школы за ее высокомерие и малахольные выходки, но за Надиной спиной стоит Аркаша, которому это было бы по барабану, если б за его спиной не стояла Ася, а с Асей Аркаша предпочитает не спорить.

...Минуло сто лет, но чеховские персонажи опять в сборе, будто их, заснувших на столетие, разбудил принц Дезире, чмокнув губами застоявшийся воздух. Чеховские говоруны. Чеховские герои, как говорила Линда, точно воспроизводят «Лексикон общих мест» Флобера. Немирович гениально озвучивал Чехова, заставляя артистов во время монолога переносить с места на место вещи: это бессмысленное действо означало перенос смысла — подальше от произносимых слов. Беспокойное движение воздушных масс сдвигает с места бездушные предметы, и они буквально летают по воздуху, а герои остаются недвижимы. Тригорин и обе его актрисы зависли в безвоздушном пространстве, а револьвер движется по направлению к Треплеву, то пролетая чайкой над озером, то пристраиваясь к облаку, похожему на рояль. Люди, львы, орлы и куропатки — все неподвижны в лексиконе общих мест. Туркин все так же говорит «здравствуйте пожалуйста», Варя железным голосом диктует «вороне где-то Бог послал кусочек сыру», точно слова рыбьей костью застряли у нее в глотке. Герои застыли в форме произносимых реплик, а вещи перелетают из рук в руки — вишневые деревья, плетеные кресла, многоуважаемые шкапы, пока не исчезнут из поля действия слов. Потому что адрес дедушки Константина Макаровича неизвестен, Чехов унес его с собою в могилу, а кроме него некому позаботиться о людях, львах, орлах и куропатках, вращающихся вокруг колесницы Феба. Чем вострее вещь, тем неподвижнее орел или куропатка, привязанные к собственному клекоту за лапку, они не могут взлететь, воспарить, воспрянуть к жизни, дать надлежащий отпор слетающимся от четырех сторон горизонта грозным вещам и смыслам, все новым и новым, грозным в своей новизне, словами их уже не разгрести, и это верно почувствовал Чехов. У Толстого и Достоевского они еще сидели тихо, только колеса поезда стучали под беседу Мышкина с Рогожиным или сквозь сладкую дрему Анны за книгой. А теперь делятся с нами новостями, музыкой, гремят со всех сторон, и нет им ни дна ни покрышки...

Ася стоит спиной к просцениуму, жарит котлеты и тихо радуется, что ушла из школы, где столько пустого и мертвого приходилось навьючивать на хрупкие плечи детей, поскольку кто их учит?.. — многоуважаемые шкапы, страшные гвозди на заборе, вбитые в социальную нишу по шляпку, костопальные заводы, которых не стронуть с места, как ложе царя Одиссея. Аркаша как-то заметил: школа спасает детей от улицы, удерживает их от того, чтобы они не разнесли этот мир в клочья. Лучше бы разнесли. Сетка расписания удерживает маленьких бедолаг от правонарушений. Учебная программа предотвращает угрозу обществу, которую потенциально представляет собою каждый третий. Параграфы учебников помогают дотянуть детишек до осеннего или весеннего призыва... Если школа — благо, почему мы не умеем общаться друг с другом? Откуда эта чеховщина-чертовщина, что никто никого не понимает, мат в школьной курилке (официально отведенной в школе — и для школьников!), где дети только и имеют возможность отдышаться (с дымом в гортани) от программы жизни?.. Аркаша радостно соглашается: конечно, учителя в своем большинстве недоумки, держащиеся за школу из страха безработицы, — но именно они в силу общего страха перед будущим и удерживают детей от того, чтобы они не разнесли этот мир в клочья, следят за тем, чтобы они на уроках сидели кукушками в часах, а не парили в воздухе орлами и куропатками, и в награду за неподвижность отпускают их кукарекать в курилку. Наше будущее, накурившись до тошноты, чтобы перебить тошнотворный привкус уроков, матерится, плюет на пол, разбивает лампочки в подъездах... Современная школа — это мера пресечения, продолжает разглагольствовать Аркаша, хотя Феб уже столько раз перекувыркнулся вокруг Земли, что пора бы и о душе подумать... Но Ася его давно не слушает. Парки бабье лепетанье. Как только Надя выдерживает? Впрочем, скоро педагоги ее сожрут за то, что она не спит-не ест с коллективом, что может позволить себе прихватить к уроку кусок перемены, чего не может позволить себе ни Аркаша с его брусьями, ни Слава с его звездами, ни тем более Филя с его мировой историей микрорайона Котловка-Теплый Стан, и дети в это время сидят на удивление тихо, а потом еще минуты три ведут себя в курилке, как бы это выразиться, благонамеренно.

Обратившись спиной к коллективу, Ася жарит котлеты. Самое прекрасное в женщине, это ее спина, одобрительно замечает Слава. С той поры, как он впервые заметил это, Феб объехал Землю тысячи раз, и на каждом витке его колесницы Слава обращает благосклонное внимание на Асину спину... Правильно, подхватывает Филя, ум в женщине — это нонсенс, это неэротично, добрый Филя дует в дуду тоже на каждом витке колесницы... Это шпилька в адрес умной Нади. Линда, которая иногда появляется проездом из Хабаровска в Калитву со своими двумя детьми, тоже неэротична, хотя более эротична, чем Надя, потому что по крайней мере старается подлаживаться под трех болтунов, «патетическое трио» композитора Глинки... Впрочем, там, в Хабаровске, Линда совершенно обрусела. Слава даже заметил как-то, что куличи она печет лучше, чем его рязанская жена Ира, у которой тоже хватает ума показывать этой троице спину, когда приятели сходятся дома у Славы. Но, между прочим, неэротичная Надя им всем нужна как воздух. Если они переругаются из-за своих взглядов на будущее России, то все равно потом помирятся на почве ушедшей из-за стола Нади и ее (с сожалением признаваемой) неэротичности. Они будут говорить о ней, пока гусь Иван Иванович, то