есть Филя, не уронит клюв в тарелку с недоеденными котлетами. О ней или о Линде, которая хоть и поддакивает друзьям, а все равно еврейка, нарочно печет куличи, чтобы понравиться русским, даже когда приезжает летом, после Пасхи. Еще Линду можно похвалить, что она, отвалившись от своего Флобера, сидит клушею с двумя детьми дома, тогда как у Славы — один ребенок, у Аркаши — тоже, у Нади ни одного, она не хочет заниматься своим прямым делом.

И Ася не хочет заниматься прямым делом, жутко устает от Ксени, от ее капризов и недетской проницательности... Например, Ася читает девочке «Каштанку» из зеленого многотомника папы Саши, а дочь обрывает ее на полуслове: «Зачем ты читаешь таким жалостным голосом?» Ася и правда слегка подвывала, чтобы растрогать Ксению. Опоздала она с гусем Иван Ивановичем. Это в три года Ксеню трогали умирающие гуси и потерявшиеся шавки, когда Ася еще не могла спихивать ее бабке, а теперь Ксеня просекла весь гусиный механизм: маме жалко Иван Ивановича, а родную дочь не жалко отправлять к бабке, отрывать от любимой подружки, как Ксеня ни умоляет маму хоть на Новый год оставить ее с Катей, та железной рукой сажает ее в автобус, чтобы не путалась в праздники под ногами. Так что Ксене гуся ни капли не жалко, как ни завывает мамочка про его клюв и распростертые крылья, ей жалко себя, хоть бабка перед ней и вытанцовывает, как Каштанка на манеже.

Разговор завязался... Слава проводит по тарелке с котлетами и пюре границу между РСФСР и республиками Закавказья. В каком месте Россия граничит с Чечней, спрашивает Филя. Слава показывает на тарелке: здесь проходит граница Ичкерии с Россией, здесь (передвигает кружок огурца) — с Дагестаном, здесь (разрезает надвое котлету) — с Грузией, здесь (вилкой в пюре) — с Осетией, здесь (показывает на другую половину котлеты) — с Кабардино-Балкарией. Все это кавказское подбрюшье (ножом) — отсечь. Вместе с котлетой, ужасается Аркаша. Вместе с котлетой, расщедрился Слава. Нет, это дело надо перекурить, пьяно волнуется Филипп. Перекуривают у мусоропровода. Уборщица Вера сколько раз говорила Асе: «Какие же это учителя, окурки бросают на пол!» Что делать, не уважают труд уборщиц, да и плакатик этот давно исчез из обихода вместе с вишневым садом. Феб вырулил за горизонт, разговор продолжается на новом витке и заходит о Сталине... Сталин не берег силы народа и всю его мощь растратил на стройки века — Беломорканал, Кузбасс и Магнитку, переживает Филипп. Великие государства иначе и не строились, возражает Слава. Хеопс и его сын Хефрен возводили города мертвых. Император Поднебесной Шихуанди в голой степи построил Великую стену, Ян Гуан — Великий канал... А маркизу де Кюстину стало неуютно в России после того, как он увидел Зимний дворец и узнал, сколько человеческих жизней он стоил, восклицает Филипп. Тогда как на строительстве Версаля обогатилось много французских рабочих. Врет твой гомосексуалист Кюстин. Его русофобия подпитывается наступательным гомоэротизмом: не получилось выдать свою задницу замуж — страна виновата, с презрением отвечает Слава. И никто из русских писателей не дал этому эротоману достойный отпор. Лабрюйер оставил описание жизни крестьян и рабочих во времена строительства Версаля — почитай, страшно делается! Кому страшно, спрашивает Аркаша. Славе нашему страшно, покачивается на своем табурете Филя. Мне не страшно, и не думает скрывать Слава. Страшно бывает слабонервным. Тебе не страшно думать о человеческих жертвах, уточняет Филипп. О том, что вся земля до коры пропитана слезами несчастных рабов, как говорил Достоевский? Да, а как быть со слезинкой ребенка, повернувшись к Славе всем телом, спохватывается Аркаша. Не переводи стрелки на литературу, шутливо грозит ему пальцем Слава. Мы говорим о реальных великих стройках, в смету которых заранее закладываются жертвы, как в план воинских операций. Романовы безнадежно затянули с реформами в отсталой полуфеодальной стране и в итоге получили социальный взрыв. А Кюстин — это литература. Он был предателем интересов своего класса, но только предавал его почему-то не у себя в цветущей Франции, а у нас в России. Достойный наследник Макиавелли, ничего не скажешь...

«Макиавелли тут как раз и ни при чем, — подала голос Надя. — Когда ему, обреченному на полуголодное существование, предложили служить французской монархии, он ответил: «Предпочитаю умереть от голода во Флоренции, чем от несварения желудка в Фонтенбло». — «Вот, — недоуменно развел руками Аркаша, — вот пример очередного пересмотра истории в партийную пользу. Мы-то думали, дело ограничится декабристами, а оно шагнуло за пределы родины в далекую Италию. Помните, нас учили, что макиавеллизм — явление в высшей степени отрицательное, а Надя хочет сказать...» — «Это вопрос времени, — видя, что Надя умолкла и отвернулась, начинает объяснять Слава. — Время актуализирует исторические фигуры». — «Понятно, — глубокомысленно кивает Аркаша. — История всегда является заложницей современной эпохи. В истории первой русской революции лейтенант Шмидт — героическая личность. Историки носились с ним, как папа Карло с поленом: тут тюкнут топориком, там пройдутся рубанком, но попутно с него снимут кое-какие фактики, например, что наш лейтенант был офицером так себе, без царя и твердых знаний в голове, мечтал о громкой славе, на славный крейсер «Очаков» попал по протекции родного дяди. Революция Шмидту была по барабану, хотелось прогреметь на всю Россию. Но большевикам понадобился герой — и тогда явилась поэма Пастернака, запечатлевшая его буревестником... А потом произошла новая революция, новая пересортировка документов в архиве, и выяснилось, что Шмидт вообще был психически нездоров, Ленин и Троцкий — психически нездоровы, Дзержинский вообще больной человек... Спрашивается, что делать?.. Как что делать? Вызывать грузовики с тросами, валить чугунную куклу с постамента... Но тут выясняется, что памятник пустил корни в Лубянскую площадь, и они сплелись с силовыми кабелями под постаментом... Значит, надо ставить его обратно, партия поклонников поверженных репутаций снова сортирует документы и выясняет, что Феликс, сидя в тюрьме, каждый день выносил на своем горбу в тюремный дворик на прогулку умирающего товарища, отчего прежде времени надорвал сердце, и что он, как самый рядовой чекист, не имел чайной заварки и пил крутой кипяток... И все, глядишь — суд сердобольных присяжных выносит оправдательный вердикт». — «Так что, это нормально, что историю все время переписывают?» — не унимается Филя. — «А что тут такого, — с интересом выслушав Аркашу, откликается Слава. — Астрономию тоже переписывают... Скиапарелли утверждал в прошлом веке, что Меркурий, как Луна и Земля, всегда повернут к Солнцу одной стороной,