другую комнату, спросила Надя. Ася собиралась ее успокоить, но раздражение пересилило. «Ты-то зачем выслушиваешь этот бред, — набросилась она на Надю. — Ладно я — я вынуждена принимать гостей. Тебе зачем это словоблудие? Нил давно понял цену этим ребяткам, даже с Аркашей общаться перестал. Мало тебе клинической шизофрении в школе? Не пойму я тебя, Надя!..»

Надя некоторое время смотрела на нее пустыми глазами. Слышит ли она меня, промелькнуло в голове у Аси. Она и вправду сумасшедшая или притворяется? Тут Надя заговорила хорошо поставленным голосом, как на уроке: «Между людьми не существует такой удобной и тесной связи, как между пирамидоном и головной болью. Мои ученики тоже частенько несут чушь, но я прислушиваюсь не к тому, что они говорят, а к тому, что в них. Что говорит ими. Какая ситуация на самом деле движет их речь. Быстро ты забыла уроки Владимира Максимовича... Я не писатель, чтобы патетизировать типическое, да и в наше время не стоит этим заниматься. На нынешнюю боль нет другого пирамидона, как личный контакт с людьми, какую бы форму он ни принимал. Зря ты ушла из школы. Я понимаю, на Новодевичьем кладбище тихо, пошлость дождем ушла в землю, и культура как-никак чирикает твоим голоском... А кто будет учить детей? Взрослым им уже поздно будет рассказывать про Зеркальный зал в Версале или собрание тканей Сигизмунда Августа в Вавельском замке. А сейчас, пока Слава показывает границы нашей родины на картофельном пюре с котлетами, простые учителя нужны больше, чем экскурсоводы. Пока детки слушают мои байки, они еще не пропали для культуры, в том числе и для твоего смиренного кладбища». — «В каком году войско Карла Восьмого перешло через Альпы?..» — с невольной иронией в голосе поинтересовалась Ася.

В знаменитой картине французского режиссера Аньеса Варды «Клео от пяти до семи» рассказывается о женщине, которая вдруг узнала, что неизлечимо больна. Зритель оказывается свидетелем ее поступков и передвижений по улицам города в течение первых двух часов после того, как она услышала диагноз, ему интересно поведение Клео. Минута экранного времени равна минуте времени реального. Режиссер показывает маршрут Клео, который — согласно контракту — и его собственность тоже. Камера скользит по асфальту, вывеске бистро, телефонной кабине, Вандомской колонне. Все, что попадает в поле зрения Клео, озарено предчувствием смерти. Неорганизованный кадр, в котором мелькает полголовы, покачивание, переброска камеры или оптики создают впечатление репортажа, ведущегося с места события. Именно благодаря этой маленькой хитрости зритель начинает сопереживать Клео, вместе с тем сохраняя для себя самое драгоценное — принцип невмешательства.

Репортаж — новость одной строкой, хотя она может укладываться в несколько видеорулонов. События плавно текут на волне аналоговой или магнитной пленки — пройдя через монтаж, они отчасти утрачивают реальность, потому что уже диагностируются как прошлое, в которое невозможно вмешаться. Можно только смотреть: две женщины и пятеро мужчин в скафандрах идут гуськом к стоящей поодаль громаде, очертаниями похожей на жертвенную пирамиду ацтеков. Великолепная семерка!.. Закованные в космические латы рыцари неба; те, что пониже, — женщины. Одна из них учительница географии, командированная в космос, чтобы провести на орбите школьный телеурок. Американцы совсем не знают географии, в их школьных программах такого предмета нет. Они проходят мимо камеры, фиксирующей кадр. Дальше камеру с ее электрополями и блицами не пустят. Но благодаря своей дальнозоркой оптике она некоторое время старается ступать нога в ногу с космонавтами, потом начинает отставать, силится заглянуть в чрево космического корабля, в котором они уже скрылись... Теперь она в течение часа, пока космонавты устраиваются в кабине, снимает неподвижный корабль, ожидая момента, когда под ним начнет вскипать реактивное топливо... Началось! В окружающем ракету воздухе образуются разрывы, ракета по прямой уходит в неподвижное синее небо, унося за собой струю плотного огня... И когда между ракетой и линией горизонта образуется едва заметный угол, камера — в этот момент ей передается человеческое — вздрагивает: вспышка!.. Еще одна кипящая пламенем вспышка!.. Колокол огня в тысячные доли секунды обливает контуры исчезающего в нем корабля, и из него падают обломки...

Теперь мы знаем: Клео обречена. В свете будущей вспышки на фоне неподвижного синего неба все предшествующие ей кадры окрашиваются фатальным светом, оператор снимает замедленное шествие космонавтов, одетых в саркофаги, прощальные улыбки, озаренные сверхъестественным предчувствием своей судьбы, одинаковый плавный взмах рук, исчезновение в чреве корабля, прозрачный мост между небом и землей, который вдруг медленно провисает и рушится в бескрайнюю воздушную могилу, как комета Галлея, явившаяся в этом же году на тридцатое по счету свидание с человечеством, сгусток замерзшего газа и космической пыли. Комета — плохая примета, стоит ей появиться в небе, как летописцы бросаются очинивать перья впрок, стоит ей появиться, как жди землетрясений, падения метеоритов, нашествия половцев, междоусобиц, династических переворотов, моровых поветрий... В том году, когда семеро космонавтов исчезли в воздухе, как будто их не было, комета Галлея впервые попала в поле зрения камеры, которая ее уже никогда не выпустит; комета теперь вечно будет с нами, упакованная в видеорулоны, вплоть до Страшного суда.

...Что предвещала комета Галлея, какие еще события покачивались на волне кинопленки, отслеживающей маршрут Клео, с каждым шагом которой болезнь все больше расползалась по лимфатическим узлам, тканям и органам? Какие бы ни случились катаклизмы, мы вынуждены сохранять принцип невмешательства. В пленку невозможно задним числом вживить реакторную установку с усовершенствованной системой защиты, чтобы сделать ее нечувствительной к отдельным поломкам оборудования на 4-м энергоблоке. Дозиметристы делают замер уровня радиации, он маленький, ну просто смешной. Маленькие фигурки на крыше энергоблока в марлевых повязках (респираторы-«лепестки» появятся позже) и подбитых свинцом фартуках сбрасывают на землю никому не мешающие куски радиоактивного графита. Но человека человек послал к анчару властным взглядом... Камера может приблизиться к человеку вплотную, заглянуть через его плечо, но не может проследить, как пожарные спускаются с крыши в воздушную могилу, которая с каждым шагом разверзается под их ногами — как рак в легких Клео. Чтобы потушить пожар, в реактор с вертолетов мешками сбрасывают «Защиту Лужина», «Котлован» и массивного «Доктора Живаго». Выбрасываемые при сгорании топлива газы создали вокруг Земли особый парниковый эффект, поэтому в стране вышел приказ, основанный, вероятно, на омонимическом казусе: сносить частные теплицы. В Волгоградской области, развязавшей вторую Сталинградскую битву с теплицами, исчезли помидоры, но парниковый эффект остался, вот почему советские локаторы не смогли запеленговать самолет предприимчивого Матиаса Руста... То здесь, то там люди, несмотря на подкрадывающиеся к городам танки, стали