По длинной стене тянулся ряд больших окон. За окнами в лёгкой туманной дымке виднелась река Марош и табун на её берегу. Посреди залы стоял длинный стол, за которым сидело множество людей весьма внушительного вида – и старых, и не очень. Очевидно, все собрались на совет, потому что на столе лежали какие-то бумаги и карта.

Искра, восседавший во главе стола спиной к камину, оказался широкоплечим седобородым человеком в простом кафтане.

– Добро пожаловать, – сказал гуситский вождь, глядя на вошедшего Влада. – Значит, ты и есть тот Владислав, о котором мне рассказывал Матьяш. Король сказал, что мы вместе с тобой пойдём в поход против турок.

– Да, как видно, я тот самый, – ответил гость по-славянски, а Войко, стоявший у него за плечом, торжественно произнёс тоже на славянском языке:

– К вам прибыл воевода Иоанн Влад, милостью Божьей господин всей Угровлахийской земли, а также герцог земель загорских – Амлаша и Фэгэраша.

– Откуда ты так хорошо знаешь наш язык, господин Влад? – спросил Искра.

– Это язык не только ваш, – ответил Влад. – В моей стране на этом языке совершается богослужение.

– А что у вас за вера, если ваши священники так служат? – спросил гуситский вождь.

– У нас вера христианская, но латиняне называют нас еретиками.

– А! Так, значит, мы с тобой оба еретики, но только каждый на свой лад, – засмеялся Искра, сделав знак своим товарищам, чтоб подвинулись и освободили два места на скамьях за столом справа и слева. – Садить, брат, – произнёс гусит, – и человек твой пусть садится. Разделите с нами трапезу.

Занятное это зрелище – трапеза гуситов! Пусть у них принято делить всё поровну, но жена, когда разносит еду, всегда старается угодить именно своему мужу – поставить лучшее блюдо поближе, а если накладывает что-либо или наливает, то опять же муж оказывается в более выгодном положении, чем остальные едоки. Когда между супругами ссора, это сразу бросается в глаза. А вот Искре никто не выказывал ни излишнего внимания, ни пренебрежения – все относились с одинаковым почтением, как к главе большого семейства.

Возможно, из-за престарелого Искры главным блюдом на этом обеде являлся суп, такой густой, что больше напоминал кашу. Эта каша на свином бульоне, с перловкой, овощами и кореньями, разваренными до мягкого состояния, беззубому вождю подходила лучше всего. Мясо там тоже встречалось, но мелко нарубленное. Искра, пусть седой и беззубый, сохранял ещё силу мышц и поэтому нуждался в сытной пище, а для зубастых на стол в добавление к супу подавались овощи в сыром виде и колбаса.

Когда хлёбово разлили по мискам и всё прочее оказалось на столе, Искра сказал:

– Помолимся, братья.

Все принялись читать вслух «Отче наш», и молитва Владу звучала знакомо и понятно, потому что гуситы произносили её не на латыни, а на своём родном языке, так похожем на славянский.

– Хлеб наш насущный дай нам днесь и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим… – слышалось гостям.

После молитвы разговор пошёл о войне. Гуситы никогда не воевали с султаном, хотя четверть века назад король Жигмонд хотел взять их в войско и вместе биться против турок. Жигмонд успел лишь договориться с Искрой, что богемец соберёт гуситов под своим началом, а дальше дело остановилось, потому что король умер. Теперь же престарелый Искра вернулся к тому, с чего всё начиналось, и стремился разузнать о повадках нового для себя противника как можно больше.

– Я слышал, турецкая конница очень быстрая.

– Да, она проворнее крестоносцев, – улыбнулся Влад.

– Про крестоносцев я знаю больше тебя, – строго заметил Искра. – Лучше говори о том, что знаешь ты.

Гость придал лицу серьёзность и пояснил:

– Почти никто из турецких конников не носит тяжелых лат, поэтому эти воины в бою юркие.

– Да, плохо для нас, – Искра покачал головой.

– У этого достоинства есть и оборотная сторона, – возразил Влад. – Лёгкой турецкой коннице трудно опрокинуть и смять врага, поэтому при нападении она не проявляет упорства. Если видит, что враги стоят крепко, тут же отступает. – Помолчав, он добавил: – Всегда есть большой соблазн начать преследовать её, но этого делать ни в коем случае нельзя. Турки специально побуждают врага нарушить боевой порядок, а затем их конница, только что убегавшая, разворачивается и снова нападает.

– Что ж, ясно. А турецкая пехота?

Остальные гуситы, находившиеся за столом, не пытались встревать, пока говорит старший, а просто слушали.

– Турецкая пехота почти вся состоит из людей плохо обученных, – продолжал румынский гость, – но есть янычары. Эти обучены хорошо. Они всегда находятся возле султана и защищают его в бою. С ними лучше не иметь дел. Многие христианские военачальники думают, что турецкое войско подобно стаду – убей пастуха, и оно рассеется. Именно поэтому кажется разумным нападать на янычар, чтобы пробиться к султану. Но этого делать не следует. Лучше не побуждать янычаров к битве, а нападать на другую пехоту.

– Разве они так сильны?

– Да. Однако султан очень боится потерять янычар, потому что на обучение новых уйдёт много времени. Он позволяет им вступить в бой лишь в самом конце. Только при взятии городов янычары – первые, кто лезет на стены, а в чистом поле всё иначе. Если есть выбор, турецкий правитель всегда предпочтёт позорно сбежать, но сохранить свою лучшую пехоту. Так почему бы не позволить ему сделать это!

Искра засмеялся:

– Сперва надо выступить в поход.

Влад спросил:

– Надеюсь, Матьяш понимает, что всякого рода промедления оттягивают наше торжество?

– Королю не пристало торопиться.

«Значит, Матьяш если и дойдёт до Румынии, то лишь к глубокой осени, когда это будет уже никому не нужно, – подумал Влад. – Значит, я прав, что выбрал Штефана. Конечно, хотелось бы объединиться с таким человеком, как Искра, но что толку могло быть от Искры и его боевого задора, если король, которого Искра обязался во всём слушаться, не желал воевать!»

* * *

В работе над портретом наступил перелом. Покончив с изображением одежды, мастер отступил на пять шагов, и вдруг старческое лицо озарилось, дрожащая рука схватилась за кисть. Снова приблизившись к картине, он подрисовал немного там, немного здесь, что-то исправил, что-то добавил, снова окинул взглядом своё произведение, вздохнул и тяжело опустился на каменную скамеечку возле окна, как будто проделал очень долгий путь.

Джулиано понял, что теперь ничто не мешает укладывать вещи и ехать обратно в венгерскую столицу. Главное сделано, незначительные детали можно дорисовать после. Другое дело, что учитель даже после наступления переломного момента предпочёл выждать несколько дней, дабы ещё раз приглядеться к модели, а то вдруг что-то упущено.

С портрета теперь смотрел не злодей, а человек, который сожалеет о прошлом. Теперь стало понятно, что взгляд героя картины направлен не просто в сторону от зрителя, а именно в прошлое, куда-то очень далеко, и что Дракула на портрете так погружён в воспоминания, будто переживает давние события снова и снова. Всё угадывалось по напряжению в лице, и это напряжённое выражение – теперь юный флорентиец, наконец, догадался – учитель стремился достоверно передать в течение полутора месяцев.