Ротшильдам повезло; в отличие от многих королевских семей в XIX в., где передавался по наследству ген гемофилии, они остались относительно здоровыми. Единственным намеком на какие-то болезни в следующем поколении служит то, что из 44 правнуков Майера Амшеля шестеро умерли, не дожив до пяти лет. По современным меркам, в семье был высокий уровень детской смертности (13,6 % по сравнению с нынешними 0,8 %); с другой стороны, в 1840-е гг. в Западной Европе около 25 % всех детей умирали, не дожив до пяти лет. Конечно, можно подумать обо всем и с другой стороны: если имелся особый ротшильдовский «ген финансовой хватки», его увековечили с помощью родственных браков. Может быть, именно это сделало Ротшильдов такими исключительными? Конечно, доказать последнее нелегко, это кажется маловероятным, и, если бы даже так было, те, кого проблема касалась непосредственно, ничего о ней не знали.

Сад Амшеля на Бокенгеймер-Ландштрассе стал символом освобождения из гетто. Однако было бы неправильно предполагать, что его братьями и их потомками, которые стремились покупать усадьбы и дома, двигала исключительно та же острая тоска. Судя по переговорам, которые вел Карл, желая приобрести более внушительный городской особняк, более просторные резиденции требовались и из соображения экономической целесообразности и общественного престижа. Им требовались места, где можно было с удобством кормить и поить членов политической элиты. Одновременно с покупкой Амшелем сада в семье широко обсуждалось приобретение более изящных городских особняков в городе и приобретение загородных усадеб.

Во Франкфурте Карл добился своего в 1818 г., купив относительно скромный дом по адресу: Нойе-Майнцер-штрассе, 33. Для Натана потребность в загородном доме в дополнение к Нью-Корту была, разумеется, еще более насущной: в 1817 г. у них с Ханной было уже пятеро детей младше десяти лет, и они ожидали еще одного. (В то время все его братья, кроме Соломона, оставались бездетными, а у Соломона были только Ансельм и Бетти, которые жили в относительном комфорте с их матерью, в доме на Шефергассе во Франкфурте.) Поэтому в июне 1817 г. Натан предложил биржевому маклеру Джеймсу Казневу за Гровнор-Хаус 15 750 ф. ст. «с немедленной оплатой наличными». Однако характерно, что Натан отказался платить больше того, чем, по его мнению, стоил особняк: после того как Казнев потребовал 19 тысяч, сделка расстроилась. Более того, лишь в 1825 г., когда у него было уже семеро детей, Натан наконец арендовал дом номер 107 по Пикадилли у члена семьи Куттс. В то же время Мозес Монтефиоре, его зять и сосед по Сент-Суизинс-Лейн, также переехал западнее, на Грин-стрит, рядом с Парк-Лейн.

Джеймс, самый честолюбивый из братьев с эстетической и социальной точек зрения, оказался самым проворным. В 1816 или 1817 г. он переехал из своего первого жилья на улице Лепелетье на улицу де Прованс в Шоссе д’Антэн (главный финансовый центр Парижа, в 9-м округе). Впрочем, это его не удовлетворило, и в декабре 1818 г. он купил отель на улице д’Артуа (переименованную в 1830 г. в улицу Лаффита), дом 19. Его построили для банкира Лаборда до революции, а в годы Империи в нем жили Ортанс, дочь Жозефины, и Фуше, министр полиции при Наполеоне. Через 12 лет брат Джеймса, Соломон, купил соседний дом (номер 17 по улице Лаффита), хотя ремонт и перепланировка обоих домов были завершены только в середине 1830-х гг.[78] Только в Вене оказалось невозможным в тот период приобрести дом: Соломон долгое время только арендовал отель «Цум Рёмишен Кайзер» на Реннгассе. Лишь в 1842 г. он наконец добился для себя исключения из правила, по которому евреям запрещалось владеть недвижимостью в имперской столице.

Натан, Соломон и Джеймс также не теряли времени — все они приобрели загородные имения, хотя необходимо помнить, что в те дни, до разрастания Лондона и Парижа и развития железнодорожного сообщения, не было ни возможности, ни необходимости далеко ехать в поисках сельской, точнее, «пригородной» усадьбы. Натан предпринял первый шаг в этом направлении в 1816 г., купив то, что его сестра Генриетта называла «красивым загородным поместьем» — на самом деле имение на восьми акрах на дороге между Ньюингтоном и Стамфорд-Хиллом в приходе Св. Иоанна в Хакни. Именно там, а не в Нью-Корте, с тех пор жили он и его семья — в противоположность Джеймсу, который по-прежнему жил «над конторой», совсем рядом с биржей и Банком Франции. И только почти 20 лет спустя Натан переехал западнее (и поднялся еще на одну ступеньку социальной лестницы), купив более просторное (и более престижное) имение Ганнерсбери-Парк возле Актона. Устроенное в 1802 г. для младшей дочери Георга III, Амелии, Ганнерсбери могло похвастать большой виллой в итальянском стиле с просторным парком, где имелся небольшой декоративный пруд и «храм» в неоклассическом стиле. Натан поручил архитектору Сидни Смирку увеличить здание, пристроить оранжерею и столовую и оживить суровый фасад украшениями под мрамор; кроме того, он консультировался с ландшафтным архитектором Джоном Клодиусом Лаудоном относительно парка.

В глубине души Натан оставался горожанином: загородная жизнь, даже в Стамфорд-Хилле, ему на самом деле не подходила. «У одного из моих соседей, — рассказывал он Бакстону за год до переезда в Ганнерсбери, — очень скверный характер; он все время норовит задеть меня. Он построил огромный свинарник рядом с моей аллеей. Поэтому, отправляясь на прогулку, я первым делом слышу хрюканье». Правда, Натан тут же добавил, что «это меня нисколько не расстраивает, я всегда в добром расположении духа». И все же трудно не заметить тревогу городского жителя в чуждом для него сельском мире. Возможно, дело было только в дурном запахе, но Натан, скорее всего, подозревал, что его сосед нарочно разводит свиней, выражая свое отрицательное отношение к евреям. Кроме того, Натан — в отличие от Джеймса и своих собственных сыновей — не испытывал ни малейшей склонности к верховой езде, охоте или скачкам[79]. В следующем отрывке из «Эндимиона» Дизраэли, скорее всего, имел в виду Натана (здесь «Невшатель») и Ганнерсбери (здесь «Дом Эйно»):

«[Невшатель] всегда готовился к вечности. Руководимый этой страстью, хотя сам он с радостью жил бы до конца дней своих на Бишопсгейт-стрит… он стал одержим обширным княжеством, которое, как ни странно, при всех преимуществах роскоши и естественной красоты, находилось менее чем в часе езды от Уайтчепеля.