приходилось возвращать. В январе 1944 года К. П. Горшенин, Прокурор СССР, с негодованием сообщил Швернику, что мобилизация сопровождается административным произволом. Милиция забирала детей прямо из дома, не давая даже проститься с родными, сгоняла их на центральные сборные пункты и сажала в вагоны. Иногда милиционеры являлись ночью, будили семью и поднимали детей с постели. Горшенин распорядился, чтобы Шверник запретил местным органам обращаться с мобилизованными подростками как с преступниками. Он писал, что подобная мобилизация не принесет положительных результатов. Однако местные ответработники, зажатые между спущенными из Москвы требованиями и нехваткой трудоспособного населения, не видели альтернатив. Четкому исполнению законов мешал и фаворитизм: некоторые районные чиновники прикрывали собственных родственников и друзей. В Горьковской области председатели колхозов вычеркивали отдельные имена из списков мобилизуемых на лесозаготовки, а вместо них вписывали другие – тех, кто освобождался от мобилизации, включая стариков, женщин с грудными детьми и инвалидов. Горшенин пытался нащупать золотую середину между тем, чтобы предоставить местным чиновникам некоторую свободу действий, и тем, чтобы судить их злоупотребления[860]. Но ни терпимость к не знающим меры чиновникам, ни попытки пресечь самоуправство не влияли на объективное отсутствие рабочей силы.

Ил. 11. Женщины складывают артиллерийские снаряды. Алтайский край. Публикуется с разрешения РГАКФД.

Давление и сопротивление

Государство понимало, что в трудовой системе воцаряется все больший хаос. В феврале 1944 года Наркомат государственного контроля начал проверку в отношении Комитета и его работы. Исходя из предположения, что главным препятствием для мобилизации является вовсе не истощение трудовых резервов, проверяющие сосредоточились на отчетности Комитета и организации его работы. Обвинив Комитет в халатном отношении к отчетности, комиссия решила, что бо́льшая аккуратность в составлении отчетов и строгое следование всем требованиям решат проблему. Проверяющие заметили, что данные, ежемесячно присылаемые Комитету его бюро на местах, часто запаздывали, а из сельских районов приходили ненадежные сведения. Так как данные по сельским районам Комитет получал только раз в год, количество трудоспособных людей, оставшихся в той или иной области, Комитет вынужден был вычислять исходя из количества ранее мобилизованных, а такой метод неизбежно давал большую погрешность. Например, из общего количества потенциальных работников вычитали мобилизованных на сезонные работы, хотя они могли уже вернуться в деревню[861]. Комиссия пришла к выводу, что статистические данные явно занижены и что сельские районы располагают значительными трудовыми резервами, затерявшимися из‐за неверных подсчетов[862]. Картотека по каждой области с данными о незанятом населении так устарела, что, по словам проверяющих, не могла принести реальной пользы[863].

Особенно обеспокоили комиссию задержки и недоборы, грозившие подорвать всю систему планирования. Иногда Комитет аннулировал невыполненные наряды, но в целом цифры, которые местным властям не удалось набрать в данном квартале, механически переносились на следующий. Отчетность по сезонной мобилизации выглядела наиболее беспорядочной[864]. Комитет чересчур снисходительно относился к утверждениям областных чиновников об ограниченности трудовых ресурсов, поэтому требования к тем областным организациям, что проявляли настойчивость, смягчали, а то и вовсе освобождали их от мобилизации[865]. Наконец, Комитет создавал себе лишние препятствия. Часто он отправлял людей из какой-либо области в другой регион, а на их место присылал мобилизованных откуда-то еще. Так, в январе 1944 года Комитет отправил 3500 человек из Ставропольского края в Сталинград, а через пятнадцать дней – 1500 человек из Сталинграда в Архангельск. Зачем было отправлять рабочих в Сталинград, тогда как сталинградских рабочих мобилизовали в другие города?[866] Кроме того, обнаруженная проверяющими статистика в целом свидетельствовала о плохой отчетности: в 1943 году оборонная промышленность получила лишь 70 % предположительно мобилизованных рабочих, транспорт и коммуникации – 65 %, строительство – 58 %, а все остальные отрасли вместе взятые – 53 %[867].

Погребной решительно отвергал обвинения. Признавая, что у Комитета есть проблемы с данными, он предложил улучшения методов оценки, но прежде всего подчеркнул сложность задачи Комитета. Он напомнил проверяющим, что Комитет не в состоянии выполнить наряд, пока не получит от промышленных наркоматов информацию о том, куда они планируют отправить мобилизованных рабочих. Но наркоматы часто отвечали с опозданием. Сведения о трудовых резервах складывались из данных разных источников, но, учитывая присущую военному времени крайнюю нестабильность, совершенно точных и актуальных сведений не было. Погребной предложил, чтобы местные бюро Комитета принудительно регистрировали всех неработающих людей[868]. Тогда местные бюро уже не зависели бы от карточных бюро, председателей колхозов и управдомов в плане данных, а сами превратились бы в гражданские аналоги военкоматов. Трудовая повинность, и так обязательная для гражданского населения, стала бы полностью «милитаризованной». Однако этими предложениями так и не воспользовались. К 1943 году большинство мобилизованных рабочих набирали в сельских районах, и крестьяне не могли поехать в областные центры, чтобы зарегистрироваться в местных бюро. Комитету не хватало штата, транспорта и влияния для милитаризации гражданских трудовых резервов.

Проверяющие из Наркомата госконтроля точно определили недостатки работы Комитета. Но в главном тезисе – что благодаря более точным данным откроются значительные скрытые трудовые ресурсы – они ошиблись. К началу 1944 года все отрасли, не работавшие непосредственно на оборону, лишились работников, в том числе резервов, состоявших из матерей, подростков, людей с физическими или умственными расстройствами и стариков как в городах, так и в сельской местности. Хотя на промышленные предприятия можно было мобилизовать больше колхозниц и пожилых крестьян, дальнейшие потери лишили бы колхозы последних работников и поставили бы и так недоедающих наемных рабочих на грань голодной смерти. Происходящее служило как нельзя более наглядной иллюстрацией марксистского принципа: стоимость создается трудом. Но в разгар войны подтверждение отвлеченных теоретических постулатов их идеологии едва ли сильно утешало советских руководителей. Неудивительно, что попытки улучшить способы ведения отчетности не слишком повлияли на задержки и недоборы, сохранившиеся и в 1944 году.

В феврале спрос на топливо вырос, а энергетический кризис усугубился. Для работы на торфяных предприятиях Наркомата электростанций мобилизовали более 81 000 крестьян[869]. В феврале и марте крестьяне должны были срезать торф, а к началу весеннего посева вернуться в колхоз. Но из‐за насущной потребности в топливе мобилизация на добычу торфа продолжалась и весной: в марте и апреле было мобилизовано более 300 000 человек. Мобилизация считалась столь важной задачей, что членов областных и республиканских советов, а также сотрудников местных бюро Комитета созвали на всесоюзный съезд, чтобы дать им указания[870]. Местные партийные организации и советы, изо всех сил старавшиеся выполнить план по весеннему посеву, обратились к Комитету с просьбой освободить их от нескончаемой