Разве что украшавшие частокол человеческие головы привлекали внимание бэйцзинцев.

– Я, Одинокий, император Хун Ци, проникшись скорбями народа… – сорванным голосом выкрикивал глашатай в сотый раз, стоя у желтого щита, где вывешивались государевы указы.

Зеваки ахали и разглядывали мертвые головы на частоколе. Головы были бритые, с полустершимися священными знаками на темени – монашеские головы.

Все.

И под каждой головой крест-накрест были прибиты отрубленные руки.

Клейменные тигром и драконом.

Все.

Змееныш, стоявший в первых рядах, никак не мог оторвать взгляд от головы, украшавшей самый высокий шест.

Под жутким навершием была вывешена табличка:

«Чжан Во, монах обители близ горы Сун, бывший глава ведомства сношений с отдаленными провинциями и сопредельными государствами, изменник и преступник».

На Змееныша Цая, словно высеченное из цельного куска дерева, смотрело мертвое лицо преподобного Баня.

Как умирают монахи?..

Три дня назад был объявлен девиз нового правления.

Эпоха Обширного Благоденствия.

…Далеко на северо-западе англичане начали Орлеанскую кампанию, двигаясь вдоль Луары и щелкая, как семечки, последние верные Карлу Седьмому замки. Но в народе уже ширилось пророчество о скором явлении Девы, и недалек тот час, когда прозвучит клич: «Все, кто любит меня, – за мной!»

Гуситы успешно громили католиков, справляя кровавую тризну – годовщину по своему вождю, неистовому слепцу Яну Жижке.

По Руси шла чума, не щадя ни смердов, ни князей. Только что умер Василий, сын Дмитрия Донского, и его чадо, Василий Васильевич, начал свару с дядьями, которая приведет к четвертьвековой драке и ослеплению воинственного князюшки, прозванного за то в народе Темным.

Норовил короноваться Витовт, Великий Князь Литовский.

По всей Азии взахлеб резали друг друга внуки и правнуки Тимур-ленга, Железного Хромца, в клочья раздирая великую державу предка.

В Стране Восходящего Солнца, шокируя всех, женился и зачал сына монах и великий мастер дзэн Иккю Содзюн; видно, неугомонному Иккю было мало того, что и сам он – незаконнорожденное дитя государя-микадо.

В Чжунго новый император Хун Ци казнил монахов тайной канцелярии.

Над миром стоял год Эпохи Обширного Благоденствия.

Первый и последний год правления государя Хун Ци, первый и последний год этого девиза.

А также одна тысяча четыреста двадцать пятый год со дня рождения некоего Иисуса из Назарета, которого мало кто знал в Поднебесной.

Не знал его и Змееныш.

Свиток, не найденный птицеловом Манем в тайнике у западных скал Бацюань

…надо затеряться в священном сумраке, где радость освобождает человека от него самого. В бездне мрака, где любовь зажигает огонь смерти, я вижу зарю вечной жизни. Благодаря этой необъятной любви нам дается радость умереть для самих себя и выйти из себя, растворившись в жгучей тьме.

Это не я!

Честное слово, это не я…

Вы когда-нибудь жили вместе с Просветленным?

Причем «вместе» в самом буквальном смысле, потому что между «жить под одной крышей» и «жить под одной шкурой» – две большие разницы.

Тогда вы не поймете меня.

Я смотрел на ряд мумий, проводивших свой многовековой досуг в потайной комнате Лабиринта Манекенов; они равнодушно глядели на меня – и все мы понимали: вот он, родимый, загрузочный сектор Закона Кармы.

Несчастный, ты получил то, чего хотел!

Это обо мне.

Такого одиночества я не испытывал никогда. В чем-то это напоминало состояние человека, замурованного в склепе с мертвецом. Я имею в виду не мумий – даже если не интересоваться: почему они давным-давно не разложились? От них не тянуло тлением во всех отношениях. Я говорю о моем мальчике. Теперь становилось понятно, что имел в виду журавль-патриарх, говоря о «Великой смерти». Сейчас мой мальчик был мертв. Мертв как личность; как грязный оборвыш, поводырь слепца-гадателя, как «Безумец Будды», как гостеприимный хозяин, разделивший свой кров с незваным гостем… Просветление требовало полного отказа от собственной личности, даруя взамен нечто огромное и неназываемое.

Прямое подключение к Закону Кармы.

И это лишь капля правды.

Думаю, за всю историю Срединной это был первый в своем роде случай: мое банальное ничтожное и эгоистичное «я», от которого мне было бы трудно (если не невозможно) отказаться, получало право наблюдать за действием безличного и внеморального Абсолюта.

Я чувствовал, что тело мне не подчиняется, как было в самом начале нашего знакомства. Я чувствовал, как Система – за неимением лучшего я прозвал это Системой – касается меня, бережно (но не с целью уберечь), осторожно (но не из боязни повредить), пробуя на вкус, на цвет, на запах, на совместимость…

Господи! Впервые я понял, что мог бы чувствовать текстовой файл, когда его редактируют.

Краем глаза я успел заметить, что наше тело уже подошло к мумии Бодхидхармы, опустилось напротив на колени и поклонилось, стукнувшись лбом об пол. Под нашим лбом что-то слабо подалось… и мы встали. Перешли к однорукому Хуэй-кэ и повторили поклон. Снова пол дрогнул от прикосновения мальчишеского лба. Потом поклоны шли выборочно: пятая мумия, седьмая, восемнадцатая…

Не помню, на какой именно за нашей спиной послышался скрип.

И тело, где царствовал Абсолют и жался в угол испуганный кутенок, двинулось в открывшуюся дверь.

Галерея.

Сводчатая галерея.

Потолок чуть выше нашей макушки; взрослому человеку пришлось бы нагибаться…

Я чувствовал, как с каждым шагом некое знание оседает в моем сознании, как Система примеряет к ситуации новые возможности – не сомневаюсь, что мой мальчик, выйдя из этого состояния, не вспомнит ничего; зато я… Впрочем, меня никто не спрашивал, хочу ли я этого?

Галерея сворачивает, идет наклонно вверх…

Сколько мы уже шагаем?.. Час?.. Два?.. Сколько?!

Усталости не было. Ее не было и тогда, когда мы уперлись в тупик, но над головой была дыра и оттуда сияло солнце.

Наше тело подпрыгнуло, уцепилось за перекладину, укрепленную рядом с дырой, подтянулось и выглянуло наружу. Моему мальчику было все равно, время и место сейчас не имели для него никакого значения, он даже не подозревал об их существовании, но я сразу понял, где мы находимся.

Что уж тут понимать – замаскированное снаружи отверстие (век ищи… да что там век, пустяки какие!) лепилось меж замшелых валунов. Отсюда вдалеке просматривалась стена внешних укреплений монастыря и та самая ива, под которой мы наигрывали на свирели, мороча головы стражникам.